– Эта история, – сказала она, и голос её дрогнул, будто нить натянулась до предела, – не просто сказка. Она жила, дышала, пела, как ветер в ветвях. Но чтобы её услышать, вы должны открыть сердца, как сакура открывает лепестки весне.
Тацу выпалил, не сдержавшись:
– А про что она? Про битвы? Про любовь?
Женщина посмотрела на него, и улыбка её была загадочной, как луна за облаками.
– И про то, и про другое, – ответила она. – Про девушку, чьи пальцы ткали мечты, и юношу, чья музыка звала её за горизонт. Про танец, что был короче весны, но ярче звёзд. Хотите ли вы её услышать?
Дети закричали хором, их голоса взлетели над поляной, как стая птиц:
– Да! Расскажи, бабушка!
Хару хлопнула в ладоши, Юки пискнула от восторга, и даже старшие, что сидели сзади, подались вперёд, забыв о своей важности. Женщина рассмеялась – тихо, но тепло, и смех её был как звон ручья, что бежит к реке. Она поправила кимоно, положила флейту на колени и наклонилась к огню, где пламя танцевало, словно знало её тайны. Лепесток сакуры, подхваченный ветром, закружился над костром, и дети следили за ним, будто он был частью чуда, что вот-вот начнётся.
– Тогда слушайте, – сказала она, и голос её стал глубже, как река, что несёт воды к морю. – Слушайте ночь, сакуру, огонь. И я поведаю вам историю, что началась в городе, где нити судьбы сплетались туго, а сердце пело о свободе.
Она замолкла, глядя на детей, и их глаза горели, как звёзды, что смотрели с неба. Пламя костра вспыхнуло ярче, ветер стих, и сакура над ними уронила ещё один лепесток, что упал в траву, словно знак. Дети увлечённо слушали, а она начала рассказывать, и слова её полились, как мелодия, что жила в её флейте, унося их в мир, где сакура цвела вечно.
Глава 1. "Первая мелодия"
Я сидела за ткацким станком в нашей тесной мастерской, где воздух был густым, пропитанным сыростью старого дерева и тонким, едва уловимым ароматом шёлковых нитей, что скользили под моими пальцами. Мои руки, тонкие, как веточки молодой ивы, порхали меж натянутых струн станка, словно пойманные птицы, чьи крылья трепетали в тщетной надежде вырваться на волю. За окном, узким и щербатым, где деревянные ставни поскрипывали от каждого дуновения весеннего ветра, расцветала сакура – она казалась облаком из розового дыхания, проливающим свои лепестки на грязную улочку Киото. Они опадали медленно, с нежной, почти печальной грацией, будто каждая из них была крохотным танцором, исполнявшим прощальный поклон перед тем, как раствориться в пыли мостовой. Я украдкой бросала взгляд на это чудо сквозь щель в ставнях, и сердце моё сжималось от тоски – острой, как игла, что порой колола мне пальцы до крови. Там, за стеклом, мир дышал свободой: дети с визгом гонялись за лепестками, уличные торговцы перекрикивали друг друга, расхваливая рыбу и сладости, а старуха с корзиной цветов брела вдоль дороги, напевая что-то старческое, протяжное, словно голос самой весны. Здесь же, в полумраке, где тени отбрасывали длинные, изломанные узоры на потёртый деревянный пол, моя жизнь была лишь бесконечной чередой стежков, монотонным ритмом станка да слабым отблеском мечты, что тлела во мне, подобно угольку, спрятанному под слоем холодного пепла.