– А твой отец? – спросил я. – Каким был он?
– Мой отец? Умер давно… Он тоже был болен, когда я оставил его, и даже не знаю, как он кончил… Сколько уже времени?
Я посмотрел на часы.
– Еще успею… Ты так говоришь, словно гордишься этим.
Отец шевельнулся в кресле.
– Нет, не горжусь… Передвинь меня в комнату, что-то холодно становится… Не горжусь, уо и не стыжусь. Смерть на то и существует, чтобы жизнь шла вперед, и нечего ей мешать, если она уносит даже близких.
Я вкатил кресло в комнату и пододвинул к столу.
– Говоришь, не мешать… Сама по себе логика интересна. Но уж если быть последовательным до конца, то ты, может быть, считаешь, что и смерти способствовать нужно?
– Нет, зачем? Смерть, Антор, в помощи не нуждается, она сама делает свое дело. Смерть, – он беззвучно пошевелил губами, – это лишь орудие, с помощью которого жизнь убирает с дороги ей неугодных.
– Не нравится мне этот разговор, отец.
– Конечно, ты молод, а мы, старики, любим, поговорить о смерти.
– Странная любовь.
– Ничего, поймешь и ты когда-нибудь, придет время.
Мы замолчали. Я снова взглянул на часы. Времени оставалось немного. Отодвинув стул, я поднялся.
– Уже уходишь?
– Пока нет, но скоро.
– Жаль, поздно мы с тобой заговорили о серьезных вещах. Я же тебя не воспитывал. Когда были деньги – хватало других забот, и тебя я отдал учиться. Потом ты летал, летал почти все время и где-то вдали от меня. Кто там тебя воспитывал и как – тебе лучше знать. В результате и получилось этакое желе…
– А из твоих рук кем бы я вышел? В каком аллотропном состоянии?
– Борцом, я надеюсь. Тебе было бы значительно лучше.
– А тебе?
– Мне тоже. Хуже было бы только моему больному и беспомощному телу, но не моему «я». Мне порой противно пользоваться твоей мягкотелостью. Вот, например, деньги, которые ты мне оставляешь, кстати, зачем так много? Мне же ненадолго… А ты летишь в Хасада-пир, там они пригодятся… возьми их, иначе пропадут. Твои деньги не должны пропадать… Ты понимаешь, вообще значение таких слов, как «твое», «мое»?
– Хочешь сказать?..
– Ничего не хочу сказать! Мое – это мое, значит ничье больше, ничье! Запомни это. А ты их… старому калеке, даже смешно, если вдуматься.
Я снова уселся на стул. Передо мною раскрывался новый, совершенно незнакомый человек.
– Позволь тогда спросить тебя, отец, ведь по твоему разумению дети должны быть такими же… борцами, – так ты говоришь? – как и родители, ты же скорбишь, что я не такой?