Так как отчим тоже не смог починить плиту, он взял провод, который был включен в розетку и подставил к моему телу, наблюдая, как меня бьёт током. Его крики – "Безмозглая! Всё ломаешь!" – звенели в ушах, словно злобный хоровод демонов. Физической боли я почти не чувствовала – будто срослась с ней, будто она стала частью меня. Но страх, что из-за меня начнётся скандал с мамой, терзал душу куда сильнее.
О его пытках можно рассказывать часами – но разве хватит слов, чтобы передать, как сжимается горло при этих воспоминаниях? Как дрожь пробирает тело, будто сквозь кожу до сих пор ползут ледяные пальцы страха?
Один такой случай я запомнила на всю жизнь…
Он никогда не знал, где лежат его инструменты. И каждый раз, когда они пропадали (а пропадали они всегда), он отправлял меня на поиски, зная, что уже посеял во мне тревогу – мелкую, назойливую, как жужжание осы под одеждой.
Если я не находила, следовал удар. Не просто подзатыльник, а такой, от которого подкашивались ноги, и я падала, будто у меня выдернули кости. Однажды, он попросил принести плоскогубцы из гаража.
«Принеси плоскогубцы. Из гаража» – его голос, как скрип ржавого замка.
Я рылась в ящиках, перебирала ржавые гвозди, трясущимися руками сдвигала банки с краской. Где они? Где? Надежда таяла с каждой секундой, а в груди колотилось одно: «Сейчас начнётся».
– Ты что, специально их прячешь?! – его крик разрезал тишину.
Когда он сам нашёл их – лежавшие на виду, конечно, – его лицо исказилось в странной, почти радостной гримасе. Он схватил мою руку и прищемил пальцы. Боль вспыхнула острой иглой, побежала по нервам горячими волнами. Слёзы сами рвались наружу, но я сжала зубы. Не дам ему этого. Не дам.
А внутри, глубже, чем он мог достать, клокотала ненависть.
«Чтоб ты сдох. Чтоб сгнил заживо. Чтоб никогда больше не прикоснулся ко мне».
Но вслух я не сказала ни слова.
Все родственники знали, как он ко мне относится, но никто никогда не вмешивался в его жестокое воспитание. Иногда мама пыталась отвлечь его внимание, но не заступалась за меня. Я до сих пор задаюсь вопросом, что она чувствовала в те моменты. Испытывала ли она жалость, сострадание, а главное – любовь ко мне? Иногда мне казалось, что мама меня любит, и это придавало мне надежду.
Когда отчима не было дома, она всегда просила сделать ей массаж или расчесать волосы. Я делала это без особого желания, но, возможно, надеялась, что этот контакт как-то сблизит нас. Казалось, она отчаянно нуждалась в моей ласке, но, не зная, как попросить о ней прямо, ограничивалась просьбами сделать массаж или расчесать её волосы. В такие моменты, мне казалось, что между нами все же есть любовь. Сейчас, анализируя свое детство, я понимаю, что искренних чувств не было. Я испытывала лишь жалость и вину за то, что родилась. Меня убивало чувство раскаяния за свои действия или бездействия, из-за которых маме приходилось ругаться с отчимом. Это осознание давит на душу, поэтому я до сих пор продолжаю искать ответы на вопросы.