– Ну, братана твоего признал.
– И чё?
– У реки-то один из мужиков, Егорка твой, был, – весело проговорил сосед.
Надя замешкалась на секунду, но собралась.
– Валет, как ты меня задолбал! Жизни от тебя нет!
– Так я чё, Надь, я же помочь хочу. – Он глянул на кухонный стол.
– Ну, признал и признал. Теперь-то чё? Он завтра едет в милицию, – нашлась она и неожиданно поняла, что говорить ей это легко, – приходил рассказать, совесть заела. Там случайно всё вышло. – Она взяла начатую бутылку водки и протянула соседу.
– Усёк. – Он взял бутылку. – А Димку менты, значит, повязали.
– Повязали, значит.
– Ага. А теперь Егора за свидетеля, канает? А чё они тогда Лёху в кусты-то бросили, черти, тихушники?!
– Ох. – Надя вздохнула глубоко. – Испугались, вот и бросили. А ты бы дак сразу всё сообразил?
– Да просто не по-братски это, гадом буду, Лёха всё-таки свой.
– Слышь, ты давай свой базар фильтруй! Сам-то по какой статье сидел? Чё ты меня тут совестишь?
– Да я по малолетке, за хулиганство, Надь, чё салагой-то не сделаешь!
– Ну и хорош мне тут суд устраивать.
– Да я ж не тебе, Надь…
– Всё, Валь, не мучай меня, иди, а!
– Понял, Надь, понял, пошёл.
«Забодал! А может, оно и лучше, этот сейчас разнесёт по деревне, пусть думают», – решила она.
* * *
На следующий день всё закрутилось так быстро, что Надя не успевала понять, что делает, когда и зачем. Будто само всё складывалось: на работе отпуск дали без разговоров, Валерка взял отгулы и мотался с ней, куда скажет, брат съездил в милицию, отвечал, как договорились, на вопросы следователя – придраться было не к чему.
Тяжелее стало, когда забирала Алексея. Это было в среду, в день похорон. Она зашла в морг, увидела его лежащим на каталке, замерла. В обморок не упала, но будто оцепенела. Санитару пришлось дважды её окрикнуть и дать понюхать нашатырь. «Как же быстро всё, как же быстро…», – думала она.
– Гроб забивать гвоздями, дамочка?
– А! Что?
– Гроб, говорю, забивать или так пока оставим?
– Не надо, ещё же прощаться будут.
– Кто вас знает. – И санитар со своим помощником и мужиками, сослуживцами Алексея, которые взялись помогать, загрузили гроб в ЗИЛ.
Подъехали к дому где-то в час дня. Народу много, очередь растянулась почти на два дома. Гроб сняли с машины, поставили на табуретки, которые кто-то заботливо вынес на улицу. Надя, опустив глаза вниз, быстро зашла в подъезд, поднялась в квартиру, она оказалась открыта, не увидев никого, села на кровать, на половину Алексея, посидела немного, переоделась в черное и вышла, встала рядом с детьми и с Любой. Лицо у неё было серым, осунулось, щёки впали, глаза будто стали ещё больше. К ней никто не подходил, только дети, мать, жена брата и Валет. Младшего сначала не хотели брать, Надина мать не пускала, говорила «рыбенок ишо», но в последний момент Надежда решила, что врать больше не будет и «пусть парень видит жизнь».