Вечер поступков. Вечер признаний. И, похоже, вечер нехороших новостей. Лицо Светы снова дернулось, словно она сдержала порыв заплакать.
– У тебя там что в пакете? Ох, это же коньяк! Давай открывай, чай подождет. – к чашкам на столе быстро добавились две стопки. – Хоть выпью и пожалуюсь. А потом, надеюсь, усну от этого коньяка. Не сплю совсем. Наливай, Ром, и слушай. Рэм уехал работать куда-то на буровую вышку, и перестал выходить на связь две недели назад.
– Так можно через работодателя его найти. – тут же вклинился Рома.
– Подожди, я не с того начала, наверное. Давай чокнемся. Обязательно нужно чокаться, когда за день рождения… – Она выпила и, ничем не закусив, продолжила: – Я начну с начала. Ром, Ляля больна. Нет, ты подожди, послушай! Ты потом всё спросишь. Мне выговориться надо, Ром. Ляля больна, сильно больна. Порок сердца. Это страшно, Ром, это очень страшно, когда твой ребенок болеет тем, что нельзя вылечить таблетками, травами и мазями. Нужна трансплантация. Мы обили пороги всех больниц, всех администраций и управлений, всех начальников и чиновников. Никто не хочет делать что-то бесплатно, ты же, наверное, знаешь такую правду жизни. Ляля не виновата в этом, Ляля хочет жить. И мы очень этого хотим. Когда нам назвали сумму за операцию, мы чуть с ума не сошли. Это очень большая сумма. Пытались занимать, брать кредиты, заложили квартиру, всё равно не хватало. Рэм сказал, что продаст почку. Не в шутку сказал. Он же такой, ты знаешь его, он бы пошел на это. И тут вдруг ему предложили работу. Он куда-то сходил на собеседование и вернулся расстроенный. Сказал, что денег очень много можно получить, быстро выплатят, даже аванс назвали такой, сколько мы за год не заработали бы. Но есть странное условие: на работу берут только тех, кто без семьи, без детей и родителей. Я ему еще тогда сказала, что это какая-то несуразица, что такие условия не могут быть у нормальных работодателей. Он только руками развел, мол не я это придумал. Налей еще, Ром, только немного…
На столе появилось блюдечко с нарезанным лимоном. Светлана порывалась еще что-то достать из холодильника, но Рома жестом остановил её.
– Давай, Рома, за здоровье Лялечки. В общем, Рэм походил неделю смурной, а потом с осененным лицом ко мне подбегает и орет «Придумал!». Он, кстати, изменился сильно. Если бы ты его сейчас увидел, то понял бы я о чем. Выглядит так же, а человек другой. Внутри всё поменялось после того, как мы узнали про сердечко… – она всхлипнула, но взяв себя в руки продолжила более твердо: – Знаешь, он мне начал тебя напоминать. Уж извини, что так сказала, прости. Ну вот прокричал он мне, словно на миг такой же стал, как раньше, шебутной и баламут, умчался, что-то в шкафу поискал и бежит обратно. И знаешь, что он тогда мне сказал? Ромка, говорит, мне поможет! И сует мне права, твои старые права. Он их хранил у себя. А вы же как две капли. Ромка, говорит, не женился, детей нет, родители наши почили прилично как. Я, говорит, по его правам устроюсь. Не понравилось мне это, но когда он принес аванс домой… В общем, Рома, прости нас, но мы тобой воспользовались, твоим именем. Аванс тут же отнесли в больницу, нас поставили в очередь, мы на шажок… Да даже на очень приличный шаг стали ближе к её новому сердцу! А через недели три, как пришел вызов, он собрал минимум вещей и поехал на эту буровую. Один раз позвонил мне, сказал, что добрался, что разместили и всё. Теперь две недели прошло, телефон его выключен, сам не звонит, не пишет.