– *Жилы – веретена, кровь – вода, сила – моя, слабость – ваша…*
Воздух густел, будто пропитываясь ядом. Над лицами детей закручивалась дымка, бледная, как паутина. Кира всхлипывала во сне, а Миша вцеплялся в простыню, но не просыпался – не мог. Агата Федоровна вдыхала медленно, жадно, и морщины на её лице разглаживались, будто губка впитывая молодость.
К утру дети просыпались бледными, с синяками под глазами, будто после долгой болезни.
– Перерастают, – вздыхала Ирина, поправляя дочери одеяло.
– В школе устают, – соглашался Алексей, не замечая, как дрожат его пальцы, когда он гладил сына по голове.
А за стеной, в квартире №13, Агата Федоровна смеялась беззвучно, глядя в треснутое зеркало. Её волосы, еще вчера седые, теперь отливали пепельным, а голос, прежде хриплый, звучал мягче, почти девичье.
Но в углу зеркала, там, где трещина расходилась звездой, отражалось нечто иное: тень с клыками, острыми, как иглы, и руками, слишком длинными для человеческих.
**P.S.**
*Иногда трещины в зеркалах – не просто следы времени. Они – щели между мирами, через которые смотрят те, кто давно перестал быть человеком. И если однажды ночью вы услышите скрип двери, не списывайте его на ветер… Ведь ключи бывают не только у живых.*
**Глава 2. Шепот трещин**
Кира проснулась от того, что что-то царапало стекло. Не ветер – царапины были слишком ровными, будто кто-то выводил буквы. Лунный свет пробивался сквозь занавеску, рисуя на стене узор из теней, похожий на сплетение корней. Девочка прижала зайца к груди и замерла. Из-под кровати донесся шорох, а потом – сладковатый запах, как от гниющих цветов.
– Миша… – прошептала она, но брат не отозвался. Его кровать была пуста.
Кира сползла на пол, боясь дышать. Холодный паркет обжигал босые ноги. В прихожей горел свет – тусклый, желтый, будто фильтрованный через старую пленку. За дверью в родительскую спальню слышался ровный храп отца. Девочка потянулась к ручке, но вдруг услышала голос – тонкий, как лезвие бритвы:
– *Иди сюда, птичка…*
Она обернулась. На стене, там, где раньше были тени, теперь висело зеркало. Не их, розовое, в пластмассовой раме, а чужое: огромное, в черной деревянной оправе, покрытой паутиной трещин. В его глубине шевелилось что-то темное. Кире захотелось подойти ближе, хотя все внутри сжималось от ужаса. Шаг. Еще шаг. Вдруг в зеркале мелькнуло лицо – не ее, а старое, изборожденное морщинами. Из трещин сочилась черная смола, образуя слова: **«Твоя очередь»**.