Преследуя убегающих островитян, мы вышли к большому селению. Оно оказалось совершенно пустым. Видно было, что его обитатели только что покинули свои жилища: в очагах еще вился дым, на углях, шипя и распространяя горелый запах, запекалась рыба, свинина, бананы, на расстеленных циновках лежало брошенное рукоделие… Быстрый обыск удостоверил, что самой большой ценностью в обиходе местных жителей были раскрашенные кувшины.
Внезапно из-за отдаленной хижины выступил человек. Он был безоружен и стар, хотя все еще крепкого сложения. Кожа его, несмотря на копченый загар, выглядела светлее, чем у туземцев, а плечи и бедра прикрывало истлевшее тряпье. Кто-то из солдат навел на него ружье, но тут же опустил, так как странный дикарь вдруг замахал руками, перекрестился и, повалившись на колени, заговорил на наречии, которое показалось мне смутно знакомым. Он часто запинался и повторял одни и те же созвучия, словно силясь припомнить забытый язык. Наконец один из офицеров, младший лейтенант Питер Холл (ранее Сэмюэль Кинг замечает, что этот юноша некоторое время жил в Амстердаме, где у его отца была торговая контора. – С. Ц.), с просиявшим от собственной догадливости лицом заявил, что, несомненно, слышит в речи незнакомца исковерканные голландские слова.
– Еще не хватало, – пробормотал Фалькон, которому, как и всем нам, вовсе не улыбалась мысль оказаться в голландских владениях.
Лейтенант Холл подошел к старику и вступил с ним в беседу, подкрепленную изрядной жестикуляцией. Вернувшись, он сообщил с несколько растерянным видом, что, судя по всему, мы имеем дело не с голландцем, а с московитом, русским.
– Но этого не может быть! – воскликнул Фалькон.
Он велел передать старику, чтобы тот следовал за нами. Любопытство наше было сильно возбуждено. Поэтому, когда тем же вечером мы, забрав скудные припасы островитян, вернулись на корабль, Фалькон пригласил господ офицеров в капитанскую каюту, где московит поведал нам свою историю».
Дальнейшее повествование Сэмюэля Кинга грешит многими неточностями и ошибками, некоторые места теперь кажутся откровенным вздором. По всей видимости, он многое домыслил, ибо лейтенант Холл едва ли был в состоянии слово в слово перевести рассказ мнимого «дикаря», а тот, в свою очередь, вынужден был полагаться лишь на жалкий запас голландских слов, который по прошествии стольких лет сохранила его память. Не следует забывать и того, что русская жизнь даже во времена петровской России представлялась европейцам сплошной экзотикой, в связи с чем искажения в интерпретации тех или иных явлений и событий были неизбежны. К счастью, сегодня мы можем дополнить историю Романа Азарьина некоторыми сведениями, почерпнутыми из российских архивов.