С недавних пор по утрам Ярослав стал подолгу бывать на забороле[7] крепостной стены. Во всякую погоду: в снег ли, в дождь, в жару – непременно простаивал он какое-то время у зубцов или в стрельнице, окидывал взором дальние дали, любовался раскинувшимся внизу собором Успения, смотрел на гладь Днестра и заречные холмы, густо поросшие лесом. Вдыхая полной грудью чистый воздух, словно набирался князь сил для грядущих дел.
Вот вроде всё он сделал, всего достиг в свои тридцать семь лет, его уважают, его боятся, но вставали перед ним новые и новые заботы. Нелёгок путь правителя, тяжко оно, бремя власти над землёй. Это он ощутил в полной мере. Лишь иногда, на короткое время позволял он себе отвлечься от дел и выехать куда-нибудь за город, на ловы[8]. Но и там его настигали вести, и там подступали к нему бояре, просили волости в держание, подходили, улучив мгновение, смерды[9] и закупы[10], падали в ноги, молили о княжеском суде.
Такова была жизнь. Власть – она забирала его, Ярослава, целиком, без остатка, заставляла погружаться в дела, как в омут с головой. А тут ещё и в доме собственном не было никакого покоя и порядка.
Был Ярослав женат на дочери покойного Юрия Долгорукого, Ольге, – женщине грубой, неотёсанной, громогласной, с годами располневшей непомерно. Супруги не любили друг друга, и неприязнь эту порой едва сдерживали. Скрадывали их извечное взаимное недовольство ночные совокупления, но и они становились с годами всё реже. В браке с Ольгой имел Осмомысл двоих детей – сына Владимира и дочь Евфросинью. К дочери привязался, с дочерью возился, когда позволяло время, Владимира же недолюбливал, ибо полагал, что не его то сын и что была уже Ольга беременна, когда двенадцать лет назад ударили их отцы по рукам, заключая выгодный союз между Суздалем и Галичем…
Князь радовался тем немногим дням и часам, когда мог отбросить в сторону докучливые заботы и забыть о судах, волостях и обо всём, что творится в своём тереме. Вот почему улыбнулся Ярослав, когда подошёл к нему в очередной раз с предложением поохотиться в своих лесных угодьях боярин Чагр, сын перешедшего на службу ещё к его деду, Володарю, половецкого[11] бея[12].
– Говоришь, зверья много? – переспросил Осмомысл, лукаво щуря свои глубоко посаженные глаза цвета речного ила. – А хоромы там у тебя как, добры ли, просторны?