По мере того как обыденные разговоры и воспоминания становятся частью их общего прошлого, сама атмосфера кухни приобретает новый, более глубокий смысл. Остап постепенно погружается в состояние отрешённости, словно его сознание начало путешествие в параллельные миры, где время течёт иначе, а мысли становятся тягучими, как мёд, унося его всё дальше от реальности.
– Как же усмирить эту неугомонную человеческую природу, что постоянно толкает нас действовать вопреки собственному благу? – его голос звучит приглушённо, будто доносится издалека.
– Эта внутренняя борьба истощает все силы… Нужно найти способ обуздать эти слепые порывы, что уводят с истинного пути. Возможно, ответ кроется в уединении – найти такое тихое место, где ничто мирское не сможет потревожить, где можно остаться наедине со своими мыслями и душой…
Платон смотрит на Остапа пронзительным взором, в котором читается нечто большее, чем просто человеческий интерес. Его глаза горят особым светом, словно в них зашифровано послание, доступное лишь избранным. В наступившей тишине отчётливо слышно мерное тиканье часов – тик-так, тик-так – будто сама вечность отсчитывает последние мгновения перед откровением.
Платон – это не просто человек, это сама философия, обретшая плоть. В каждом его движении, в каждом взгляде скрыт глубинный смысл. Он изучает Остапа с такой интенсивностью, будто перед ним не человек, а древний манускрипт, требующий расшифровки. Остап же, находясь под этим всевидящим взором, чувствует, как тот проникает в самые потаённые уголки его души, вытаскивая на свет даже те страхи, что он тщательно скрывал от самого себя.
Каждая секунда под этим испепеляющим взглядом растягивается в вечность. Остап ощущает, как его нервная система начинает давать сбой. Капли пота медленно скатываются по вискам, движения становятся неестественно замедленными, а стук собственного сердца заглушает все остальные звуки.
Он не понимает, что именно ищет в нём Платон, но чувствует – тот ждёт чего-то важного, чего-то такого, что сам Остап не решается признать даже в самых сокровенных мыслях.
Платон не отводит глаз, словно знает – ответ уже близок. Весь мир для них двоих сужается до этого напряжённого молчания, до этой странной игры, правила которой известны лишь одному из них. Остапу хочется кричать, бежать, исчезнуть – но он парализован той незримой силой, что исходит от Платона.