Я поднимаю глаза. Она не улыбается. Серо-зеленые глаза ждут.
– Зачем?– спрашиваю я.
– Чтобы понять, как ты видишь…
Ветер снова врывается в окно, шевелит страницы. Я сжимаю карандаш.
– А если я нарисую тебе кровь?– спрашиваю тихо.
Она не моргнув, наклоняет голову:
– Тогда я спрошу, чья она.
Я смотрю на белый лист. Чистый. Как снег. Как пустота.
И начинаю рисовать.
– ты когда нибудь увлекался живописью? – спрашивает она, отворачиваясь к окну и подперев голову одной рукой.
Карандаш замирает на мгновение.
Я смотрю на линии – они резкие, угловатые, как будто рвут бумагу.
Нет, это не живопись. Это что-то другое.
– Нет, – отвечаю, не поднимая глаз. – Мне нравится точность. Четкость. Линии, которые не лгут.
Ветер снова касается занавесок, и солнечный свет скользит по моим пальцам, высвечивая каждую вену, каждый сустав. Руки, которые должны были держать скальпель. Или кисть. Но держат только этот карандаш. И то – под присмотром.
– А ты?– неожиданно спрашиваю, бросая взгляд на нее. – У тебя вид человека, который знает толк в искусстве.
Может, это провокация. Может, просто любопытство. Но мне вдруг интересно – что она скажет. Что скрывается за этим спокойным, аналитическим взглядом.
Все еще смотря в окно:
– нет, предпочитаю скрипку
«Скрипка.»
Мои пальцы непроизвольно сжимают карандаш чуть сильнее.
Представляю её – тёмное дерево, гриф, струны. Резкий звук смычка. Или плавный, как вздох.
– Скрипка – это тоже точность, – говорю, глядя на рисунок. Лабиринт становится глубже, линии – резче.
Один неверный палец – и нота предательски дрогнет. Как признание…
На мгновение поднимаю глаза, изучаю её руки..
– Ты играешь для других? Или только для себя?
Вопрос звучит почти как намёк.
Всё здесь – намек.
Даже воздух между нами.
Карандаш выводит последнюю линию. Лабиринт завершён. Без выхода. Без ключа.
Я отодвигаю листок к ней.
– хочешь, в следующий раз, сыграю для тебя?– Ее взгляд скользит по рисунку.
Тишина.
Я вновь смотрю на её пальцы, лежащие на моём листке.
Представляю, как они скользят по струнам, смыкаются на грифе. Давят, пока дерево не застонет.
– Да, – отвечаю слишком быстро.
Потом добавляю, уже с лёгкой усмешкой: Но только если не будешь играть что-то… успокаивающее. Ненавижу, когда пытаются лечить музыкой.
Охранник за спиной напрягается, но она лишь слегка наклоняет голову. В уголке рта – тень чего-то, что могло бы стать улыбкой.