А потом наступила тишина… Абсолютная, и, мертвая тишина разрушенной кузницы, в которой осталось лишь слабое, подрагивающее мерцание догорающих ритуальных свечей. И на пыльной стене, там, где только что была одна колеблющаяся тень человека, теперь отчетливо виднелись две. Сплетенные. Неразделимые.
Где-то в самом темном углу, и, под грудой мусора, куда не достигал даже этот скудный свет, лежал маленький, острый, как кинжал, осколок разбитого зеркала… Он не отражал ничего. Но он слабо, едва заметно пульсировал ровным, холодным зеленоватым светом. И в его глубине что-то шевелилось. Что-то очень древнее, очень терпеливое и очень голодное. Что-то ждало своего часа.
Глава 3: Сломанный голос
Столичная жара была безжалостной, и, как инквизитор… Она плавила брусчатку на узких улочках, превращая воздух в густой, удушливый суп из запахов конского навоза, прогорклого масла из дешевых харчевен, приторных духов портовых шлюх и чего-то нового, едва уловимого, но проникающего повсюду – липкого, кисловатого запаха страха. Следователь Эйвон, грузно поднимаясь по бесконечным, скрипучим ступеням в свое управление, чувствовал себя выжатым, как старая тряпка. Возвращение с очередного места происшествия – квартиры профессора Аларика Вейса, известного философа и чудака, – оставило во рту привкус пепла и безысходности. Третье дело за месяц. Третье необъяснимое исчезновение. И третье, будь оно проклято, зеркало с этим жутким, невозможным отпечатком ладони изнутри. Словно кто-то тонул в стекле, отчаянно пытаясь выбраться.
«Это уже не совпадение, и, Эйвон, – бормотал он себе под нос, тяжело дыша и вытирая пот со лба платком, который давно уже не был чистым… – Это система. Чья-то злая, извращенная, дьявольская система». Он ненавидел это слово – «дьявольская». Он был человеком фактов, логики, старой полицейской школы, где все можно было объяснить, измерить, доказать. Но эти зеркала… они смеялись над его логикой.
Его кабинет встретил его привычным, и, почти родным хаосом… Стол, заваленный папками с делами – старыми, нераскрытыми «висяками» и новыми, одна другой безумнее. Стены, увешанные картами города с пометками, схемами связей между мелкими воришками и крупными шишками преступного мира, выцветшими фотографиями разыскиваемых лиц. На полу – стопки пыльных архивных дел, которые он все собирался разобрать, но так и не находил времени. Воздух был спертым, пахло дешевым табаком, которым Эйвон злоупотреблял в последнее время, и пылью. Он рухнул в свое продавленное кожаное кресло, скрипнувшее под его весом, как пытаемый грешник, и сжал виски пальцами. Голова гудела от жары, недосыпа и неразрешимых вопросов.