– Нет, тогда бы говорили, попал в грудинку или в вырезку!
– Это потом стали так говорить. А сначала было: «Попал в говядину».
– Но так не говорят. Значит, все было по-другому. Молоко как-то само собой обволакивало яблоко. Яблоко плавало в молоке. А стреляли вниз, то есть, в пол.
– Получается, что так. Но зачем тогда корова? Непонятно.
–А корова была в землю закопана выменем вверх, – сообразил Семен Николаевич перед тем, как опрокинуть в себя очередной стакан растворителя.
– Зачем? – не понял Марат.
– А откуда молоко, по-твоему?
– Логично.
– Стоп, получается, что молоко вверх текло и при этом обволакивало яблоко? Но такого не может быть. Молоко само вверх не потечёт! Может быть, там насосы стояли?
– Ты дурень! Корова лежала, закопанная вместе с дояркой. Отсюда и пошло: «окопы», «окопаться». Понял?
– Да ну тебя! Загрузил ты меня, отстань! И, вообще, вы, евреи, какие-то нудные! – обозлился Семен Николаевич на Орасяна.
Так и не докопавшись до истины, а также по причине того, что растворитель закончился, Марат и Семен Николаевич свернули разговоры и засобирались домой.
Вечерело, последние нетрезвые рабочие разбрелись по домам, и только Санёк все также безмолвно лежал в цеху, и ничто, кроме мух, не могло помешать его спокойствию.
Часть первая.
Мухи.
Мухи в воздухе летают, по пространству туалета.
Они знают, здесь накормят, да и пахнет заебато.
Только дядька бородатый разгоняет их газетой,
Но у мух стальные нервы, они прячутся пиздато!
Это был веселый 37 год, мухи в то время были жирные и проворные, не то, что сейчас. Санёк стоял на опушке леса и ловил ртом зазевавшуюся гусеницу. В лесу пахло свежескошенной травой. "Какой мудак косит траву в лесу, тем более, зимой?" – подумал Санёк и еще раз ткнул рогатиной замерзший прошлогодний труп егеря Иваныча. Труп исторг из своих глубин облако смрада и оскалился. «Точно, Иваныч!» – подумал Санёк, – «Он же еще тот лентяй. Второй год лежит тут – и хоть бы пальцем пошевелил. Даже дышать – и то лень».
В это время гусеница изловчилась, сделала сальто, приземлилась Саньку за шиворот, и смачно тяпнула его за чирей, прикрытый налетом грязи. Лес содрогнулся от детского крика: "Суууука!". Саньку было всего пять, но он уже спокойно один мог ходить и в лес – и по большому, и по маленькому.
Маленький – известный в селе пацан – очень обижался, когда по нему ходили. А ходили по нему часто, ибо Маленький имел привычку спать, надравшись, у дома культуры имени Троцкого. Именно потому, что Маленький очень любил спать возле клуба, клуб и построили в лесу. Каждый вечер, а впрочем, в любое время суток, когда Маленький приходил спать к клубу, в лесу воцарялась тишина. Перегар стоял такой, что мгновенно опьяневшие звери веселой гурьбой шли в клуб, а Троцкий, ввиду нелюбви к животным, вставал и шел развлекаться в Мексику.