Хайо, адотворец - страница 23

– По-настоящему, Мансаку, – тихо отозвалась Хайо. – Тебе будет легче поверить, когда ты снова увидишь Дзуна, точно говорю.

– Увижу и устрою ему взбучку: и за то, что поймал проклятие, и за то, что сбежал, когда его разыскивает проклятолог, и за то, что заставил нас волноваться, как бы он не рухнул где-нибудь замертво среди ночи и некому было бы отогнать от него падальщиков.

…И именно в этот момент идущий мимо по мосту человек вдруг споткнулся, с усилием сделал отрывистый вдох и рухнул замертво – прямо к ногам Хайо и Мансаку.

И тетива адотворческой эн натянулась.

Когда люди поручают нам особые задания, мы благодарим их за то, что доверили нам свою смерть.

НОЭ

Двадцать первый Адотворец

А нет, не замертво.

Мужчина хрипло дышал. Трясущейся правой рукой он указывал на театр Син-Кагурадза. Его шею и лицо укрывала сложенная на голове газета.

Некоторые прохожие бросали на него быстрые взгляды и спешили дальше, но некоторые даже не смотрели. Они обходили дергающегося на досках человека, словно его окружала стеклянная стена, едва посмотрев на него, избегая зрительного контакта.

Эн. Эту связь можно установить, даже коротко соприкоснувшись взглядами. Люди избегали такой эн – и возможных неприятностей, которые она могла принести. Хайо протиснулась мимо Мансаку к лежащему человеку. Всмотрелась в его пламя жизни.

Пламя потухало, фитиль свечи рассыпа́лся, перламутровый воск длинными волнистыми лентами разлетался в стороны. Хайо знала этот образ. Той зимой, когда демоница посеяла в ее деревне хитоденаши, она видела, как ветер проклятия может согнуть и искорежить свечу жизни.

Однако на этом человеке лежало другое проклятие. Не хитоденаши. Нечто менее глубокое – и совершенно не заинтересованное в том, чтобы он был жив.

Пламя его жизни гасло. Фитиль истощился и не мог больше гореть.

Она перевернула мужчину, уложила его голову себе на колени.

– Ах… а… – Слабые звуки, доносящиеся из-под бумаги, заставили ее волосы встать дыбом. Этот человек не вырезал прорезей для глаз – только слегка надорвал газету, сделав узкие щели. Он дышал с высоким присвистом и каким-то кожистым скрипом.

Хайо коснулась газеты:

– Я сниму.

Человек схватил ее за запястье, сдерживая порыв, и Хайо вдруг показалось, что восточный ветер задул ее собственную свечу.

Между большим и указательным пальцами лежащего виднелся бледный шрам. Несуразный извилистый цветок, вырезанный Мансаку, – потому что Дзун поспорил, что острие невидимой косы Мансаку не способно достать его с расстояния в два кэн, а Мансаку был вдребезги пьян и принял вызов.