Паника, холоднее самой смерти, охватила меджая. Он вскочил, пытаясь бежать от видений, от шепота, что проникал прямо в разум. Но бежать было некуда. Пустыня вокруг него ожила, песок под ногами казался зыбкой памятью, готовой поглотить.
Когда буря утихла так же внезапно, как и началась, оставив после себя лишь дрожащий раскаленный воздух и неестественную тишину, Нахта уже не было. Только его верблюд испуганно ревел в пустоту, да на песке остался нечеткий отпечаток человеческой фигуры, быстро оплывающий под безжалостным солнцем. Словно сама пустыня на мгновение запомнила его последний страх, прежде чем вновь погрузиться в свою обманчивую дремоту.
Песок забрал его. Забрал его тело, его разум, его крик.
Но эхо осталось.
В тот день трещина в завесе времен стала чуть шире. Древняя память, заключенная в сердце пустыни, шевельнулась. И в далеких Фивах, в тишине храма Тота, молодая жрица по имени Мерит вздрогнула во сне, потревоженная смутным, неясным кошмаром о шепчущих песках и глазах, смотрящих из вечности.
Эхо… оно становилось громче.
Пески Времени просыпались.
Глава 1: Шепот в Доме Жизни
Фивы, или Васет, как называли его дети Кемет, купались в золотом свете раннего утра. Воздух, еще не раскаленный дневным зноем, был напоен ароматами лотоса с храмовых прудов, благовоний, курившихся на алтарях, и далеким, едва уловимым запахом речного ила – дыханием самого Хапи, великого Нила. Жизнь текла размеренно и упорядоченно, как священная река, несущая благословение плодородным землям. Маат царила здесь незыблемо, подкрепленная мощью фараона Аменхотепа III и бдительным оком жрецов Амона-Ра.
В прохладной тишине Дома Жизни при храме Тота, владыки мудрости и письма, эта упорядоченность ощущалась особенно остро. Стопки папирусов высились аккуратными рядами, писцы склонялись над своими палетками, выводя священные иероглифы, а воздух был густым от запаха старых свитков и чернил. Здесь, среди хранилищ знаний, Мерит чувствовала себя почти дома. Почти.
Молодая жрица, едва перешагнувшая порог двадцати зим, сидела, поджав под себя ноги, на циновке перед низким столиком. Тонкие пальцы с изящными ногтями, окрашенными хной, осторожно разворачивали ветхий папирус – один из тех, что редко извлекали из самых дальних ниш архива. Ее лицо, обрамленное гладкими черными волосами, собранными в традиционную прическу, было сосредоточенным. Большие темные глаза внимательно скользили по потускневшим строкам, разбирая символы, повествующие о ритуалах времен Древнего Царства.