Когда в феврале прошлого года в Киеве на II съезде методологов была объявлена тематика следующего, III съезда, то первая моя реакция была достаточно сложной, в ней сошлись, по крайней мере, три версии:
воздействие доклада «индологов», в котором угадывалось нечто стоящее, ранее в нем не охваченное, что побуждало строить «объемлющую рамку»;
определенная неудовлетворенность завышенным удельным весом игр в методологическом движении;
смутное ощущение возможности прорыва – то, что коренится, на мой взгляд, в сути методологического подхода вообще.
Сказанное – было, но куда-то «нырнуло» и на время затаилось, его оказалось недостаточно. Необходим был еще некоторый, но вполне конкретный, рабочий контекст. Таковым оказался грант (от Института человека), замысленный его участниками как сведение счетов, даже расправа с тоталитарным мышлением и сознанием. Участники предстоящей работы были психологами, я же привлечен был ими в качестве методологической службы. Что меня поразило уже в тексте заявки на работу – это синонимия, полное неразличение мышления и сознания, которые выступали как одно и то же. Заработала старая традиция ММК: не различается – надо различать.
Немногое дало обращение к истории вопроса. Вроде бы достаточно отчетливым было различение мышления и сознания у Гегеля (различение логики и феноменологии); весьма вероятно, что глубокие соображения имелись у Фихте в развертывании форм сознания. Это и, бесспорно, еще многое другое требует тщательной и неторопливой проработки. Тем не менее, представление о том, что само различие мышления, мыслительной деятельности, мыследеятельности (порядок не случаен, он выстраивается для методологической постановки вопроса) и сознания не выступало как конструктивный принцип, осталось незыблемым. В этом просто не было необходимости; думаю, что сейчас такая необходимость начинает проявляться.
Обосновать ее обращением к «ситуативной предыстории», конечно, нельзя, это было бы смешной натяжкой. У одного одни ситуации, у другого другие, а представить надо нечто, могущее иметь общее значение, позволяющее осуществить переход от субъективного к объективному идеализму.
2. На семинаре по политологии в Калининграде обратил на себя внимание тезис П.Г. Щедровицкого о рамках. Если я правильно понял, то он – в следующем: рамка тогда и только тогда является действительно рамкой, если человек, строя (беря, видя) ее, помещает себя в нее и некоторым образом в ней действует, но – и это принципиально – находится и вне ее, действуя с помощью этой рамки для других (что определяется контекстом) целей и другим образом. Обрисовано это было двумя изображениями одного «человечка»; одно из них было в овале, т. е. внутри, а другое вовне, и между ними, разумеется, была связь. Упомянуть об этом представилось необходимым, ибо три подобных конструкции – три рамки – существенны для приобретения смысла в постановке проблемы соотношения мыследеятельности и сознания.