С очередным высыпаемым ведром старуха и сама повалилась на землю, и произошло это столь внезапно, что первые мгновения она мучительно соображала, кто бы это мог толкнуть её. Лежала, стараясь определить, жива ещё или уж нет. Ссадина на руке была пустячной, и всё же старуху взяла досада: «Да пропади всё пропадом! Соседей позвать разве? Эх, Колымеев мой, Колымеев! Беда и выручка…»
И тут старуха чухнула знакомый запах табачины. Пригибаясь под нечаянной радостью, она посеменила к крыльцу, однако на полпути замерла от догадки, что Колымеев всё равно бы явился в огород… И уже сосущая мысль, много тяжелее начальной радости, пригнула старуху к земле, ибо более всего она боялась увидеть стороннего человека.
На лавке, положив большие руки на толстые колени, сидела наглая здоровая баба, первая в округе кулачница. Дымящаяся папироска прилипла к чуть отвислой нижней губе, но Мадеиха позабыла о ней.
– Хэлоу, тундра! – поздоровалась Мадеиха. – А и где ваши олени?!
Старуха плюнула на вбитый у крыльца железный лемех, о который счищали сапожную грязь.
– Чё это ты, Галька… ни свет ни заря?!
Решительно не замечая этого досадливого кряканья, Мадеиха высвободила из-под жирной ляжки угол лавки, указывая, где старухе сесть.
– Ты никак поддатая? – помягчела Августина Павловна. – Что молчишь?!
Мадеиха утёрла губы желтоватыми пальцами, кулаком подпёрла подбородок. Вздохнула пропаще и скосилась на маленькую старушонку, в немом ожидании ткнувшуюся под боком.
– Гутя, – доверительно позвала Мадеиха, когда вытомила долгую паузу, которая настроила старуху к обороне. – Вы меня слышите?
– Слышу, чё ты? Не совсем глухая ишо! Колымеев иной раз тоже – станет насмешничать…
– Нет, вы меня не слышите, Гутя! – дурой-бабой возвысила голос Мадеиха и повторила с мокрым носовым шмыгом: – Вы меня не слышите! И я сама себя не слы-шу!
Она отвернулась к окну, где на подоконнике по сию пору лежали чёрные осенние мухи: старуха марафет ещё не наводила.
– Ты что это, Галочка? – забеспокоилась старуха. – Чего расквасилась-то, м-м?
Размазывая ладонью спрятавшуюся в морщинах прозрачную крупу, Мадеиха кротко икнула.
– Гутя, если я умру – плакать будешь?! – И повела, поправляя платок, шеей: – Е-е?
– Ты чего это?! Ты давай-ка брось эти разговоры, Галька! У меня тоже иной раз на душе… А ты ж, однако, не равняйся со мной!