Шмелев молчал. Потом вздохнул и положил руку на Гошино плечо.
– Это неинтересно, Гоша, – сказал он, снова помолчал немного, хотел было добавить: «Но все это осталось позади», – в следующий миг посчитал, что фраза эта может прозвучать очень жалко, и не стал ничего добавлять.
«Волчанец» тем временем, кажется, немного приподнялся над самим собой, – во всяком случае, что-то толкнуло его снизу в днище, – Гоша понимающе улыбнулся: все, катер больше в воду не уйдет… Не потонет. Шмелев на толчок не обратил внимания. Он был опустошен донельзя, нынешний день, а за ним и вечер, переходящий в ночь, словно бы выскребли лопатой все из его души, ничего не оставили, и вот какая штука – вместе со всяким мусором, собравшимся внутри, выковырнули и боль, она неожиданно начала гаснуть, словно бы под сердцем у него прорвался какой-то нарыв и из свища стал вытекать гной…
Не вынырнул Шмелев на поверхность самого себя, даже когда Гоша запустил машину «Волчанца» и встал за штурвал, сильным движением крутанул колесо, украшенное прямыми штырями рукояток, похожих на соски боевых мин, разворачивая катер на одном месте, а затем неторопливо двинулся вслед за спасателем в порт, к Змеинке.
Гошу подмывало высказать некие резкие соображения по поводу случившегося, а потом еще добавить, несмотря на социальные различия со Шмелевым, но он сдержал себя, лишь оглянулся назад, на машинный отсек, где в «летучей мыши» сиял огонь, и махнул рукой прощающе.
Ладно, мол, что было, то прошло, главное, чтобы это никогда не повторилось – во-первых, а во-вторых, Гоша был таким же брошенным, одиноким, совершенно забытым человеком, как и Шмелев, и вообще-то им сам бог велел не ругаться и не высказывать друг к другу претензии, а находиться рядышком… Когда вместе, то и жизненные рвы, буреломы и ямы преодолеваются легче, это закон.
А законы морские, сухопутные, горные, подземные, речные, лесные и прочие Гоша чтил свято, как, собственно, и Шмелев… Шмелев ведь тоже был слеплен из того же теста и тоже чтил эти законы.
Что с ним будет дальше, Шмелев не знал. Кугук также не знал. Ни про себя, ни про шефа.
Намокшие брюки облепили Шмелеву ноги, ткань неприятно прилипла к икрам. Куртка тоже намокла, точнее, не намокла, а подмокла снизу, в карманах хлюпала влага.
Внутри у Шмелева, когда отпустила боль, неожиданно все ослабло, сделалось пусто и в голову внезапно пришла мысль, что организм его способен сам найти лекарство, выработать некую антиболь, которая свернет шею таинственной хвори, допекавшей его и на ночной рыбалке и позже, это было несколько раз, и фантастическая мысль эта наполнила его душу незнакомым спокойствием…