И сейчас Шамсиев рассчитывал узнать хотя бы самую малость об этом человеке, о состоянии его души. О чем-то большем он просто боялся пока и мечтать…
И вот уже идет спектакль. Борин сидит все в той же неподвижной, чуть задумчивой позе. А со сцены доносится страстная, преисполненная гордой непокорности песнь Земфиры.
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь
Ни ножа, ни огня…
Стрелки часов незаметно движутся вперед, отмеряя время. Вот уже старый цыган грустно исповедуется перед обуреваемым ревностью Алеко.
Ах, быстро молодость моя
Звездой падучею мелькнула!
Но ты, пора любви, минула
Еще быстрее: только год
Меня любила Мариула…
Шамсиев видит, как вдруг медленно опускается на грудь голова Борина, как бледнеет его лицо, как смотрит он на сцену уже исподлобья, отчужденно и обреченно, тяжело и взволнованно дыша.
Сидящий за его спиной замдиректора наклоняется, что-то шепчет ему на ухо.
Борин отрицательно качает головой, приподнимает подбородок, пристально смотрит на сцену, пытаясь взять себя в руки, успокоиться.
Но Шамсиев видит, точно, Борину уже плохо, он болен, и болезнь никак не хочет отпускать его из своих цепких лап. Еще Вахрамеев говорил о нем в кабинете: «Больной, беспомощный старик…»
Интересно, чем же он болен? Может быть, напрасно вытащили из дома этого старца, заставили сидеть здесь, переживать и волноваться, обрекая на муки и страдания…
Шамсиев все смотрит на Борина и видит: он еще крепится, старается не выдать своего внутреннего состояния, своих страданий, а там, на сцене, Алеко уже заносит нож над молодым цыганом, вонзает ему в грудь и смотрит безумными глазами на Земфиру, бросающую ему открыто, дерзко в лицо:
Нет, полно, не боюсь тебя!
Твои угрозы презираю,
Твое убийство проклинаю…
Над ее головой сверкает нож, слышится стон и – затем ее последнее: «Умру любя…»
Шамсиев видит, как Борин, бледный, поднимается с кресла, как замдиректора и подошедшая к нему молодая женщина берут старого режиссера под руки и осторожно выводят его из зала.
Зрители смотрят на них недоумевающе. На сцене – финальная картина. Но Шамсиев уже ничего не видит, теряясь в догадках. Неужели все-таки Борин находится под бременем каких-то тяжких воспоминаний. Неужели он пережил личную трагедию, чью-то смерть? Но где, когда, при каких обстоятельствах? И имеет ли это какое-нибудь отношение к Аристовой?