⸻
Лёша тоже был там – моя несбывшаяся школьная мечта. Внешне – мой тип до боли: высокий, худой, выразительное лицо, тонкие запястья, задумчивый взгляд. Он был как стих, который не до конца понял, но всё равно перечитываешь. И, может быть, по инерции – лайкаешь.
Он никогда не врывался в разговоры, но присутствовал в них – спокойно, незаметно, как хороший бас: не на переднем плане, но без него всё звучит плоско. У него было какое-то особенное внимание к людям. Он редко делал комплименты, но когда делал – это это было по-настоящему, навсегда.
Лёша тогда встречался с Яной и был влюблён в неё по уши. Не как мальчик – а как будто взял на себя труд всё в ней понять. Они выглядели как пара из странного инди-фильма: он – с лицом, будто его в детстве кормили Довлатовым, она – словно выросла в рекламе жвачки.
Он смотрел на неё с упорством, с которым обычно решают задачи с подвохом. В этом было что-то обречённое.
Я уже не чувствовала связи между нами. Но он всё равно был частью прошлого, которое я почему-то берегла.
⸻
Миша был в тени. Друг Вари – сдержанный, наблюдательный. Лицо неброское, но не проходное. Голос – редкий, но точный. Шутки – будто брошенные вполголоса в чей-то сценарий. Он словно не участвовал, а присутствовал – спокойно, внимательно, без нужды заявлять о себе. Складывалось ощущение, что он знает больше всех, просто не считает нужным это озвучивать.
Он почти не начинал разговоров. Отвечал спокойно, без грубости, но коротко, словно слова давались с усилием. Из-за этой пассивности с ним трудно было найти общий язык. Он не отталкивал, но и не приближался. Нужно было время, чтобы он начал доверять – и тогда он раскрывался по-настоящему.
Его молчание не было пустотой – скорее, выбором. Его трудно было прочитать, и именно в этом была сила: он напоминал персонажа, у которого всего три реплики за весь фильм, но именно их ты потом и помнишь.
С Варей у них была просто дружба.
Или то, что так и не решилось стать чем-то ещё. Я не вникала.
⸻
Антон – мой школьный друг. В нём была мягкость, но без глубины – как у плюшевого медведя, который боится быть брошенным. Его доброта исходила не из силы, а из желания чувствовать себя нужным. Он любил представляться «человеком, который понимает, как устроен мир», и вставлял в разговоры фразы вроде: «всё это нейрохимия» или «это просто паттерн поведения» – даже если речь шла о выборе напитка.