За два месяца до смерти он уговорил меня навестить его, в его же доме, загаженном и полном тараканов. Все покрывал толстый слой пыли, окна уже почти не пропускали свет. В этом доме жил безумец, который прямо на стенах малевал какие-то знаки и письмена, на непонятном для меня языке. Подобие порядка сохранилось только в спальне отца и в его кухне.
В спальне стояла неприбранная кровать, на полу валялась одежда, а на постаменте, среди крохотного пяточка чистоты, покоился деревянный идол с шестью руками, но без глаз.
В кухне стоял стол, заваленный грязной посудой. Отец явно давно не брился, да и мытьем себя не утруждал. Он сидел за столом, пил дешевую водку из чайной чашки, курил и плакал. Вот что меня на самом деле поразило – он не орал, не ругался, а плакал, и от этого выглядел особенно жалко.
Он налил мне водку в чашку, и сказал, что нашел путь. Что знает, как нужно поступить, и это его не радует, но другого выхода нет, что бы один жил, второму придется погибнуть! Я вылил его выпивку в раковину, назвал его скотиной, и ушел. Через два месяца он умер, а я унаследовал дом, мусор и долги. Теперь тот разговор казался чем-то вроде предсмертной записки человека, который собирается очень скоро умереть.
О том, что случилось с дедом, мне уже никто не мог рассказать. Я нанял мастеров составления родословных, и отправил их копаться в архивах. Никто не мог сказать, как вел себя мой дед, и что он говорил моему отцу перед смертью, но вот до того он жил на полную катушку, как прожигатель жизни, и наплодил вереницу внебрачных детей. Оказывается, мой отец был младшим из пяти сыновей, а я и не знал!
Я навел справки и почти не удивился, когда оказалось, что три старших брата моего отца умерли в сорок лет. Но только трое из четырех! Я ликовал. Эту дату смерти можно пережить! А потом оказалось, что четвертый погиб еще ребенком, и до смерти в сорок лет просто не дожил.
Дед остепенился, когда ему исполнилось тридцать восемь. Женщины исчезли из его жизни. Пьяные дебоши закончились. Он принял крещение и стал жить почти как монах, в молитвах и постах. Ездил из одного монастыря в другой, посещал святые места. Тридцать восемь лет – примерно тот же возраст, когда мой отец начал бродить по салонам медиумов и экстрасенсов.
Я не мешал отцу сходить с ума, его проблемы – его, а не мои. Когда он тратил свои последние деньги на астрологов и шаманов, скупал оккультные книги и записывался в какие-то полоумные секты, я не вмешивался. Кроме последнего разговора за кухонным столом мы уже почти не общались, так же как и он не общался со своим отцом.