Где-то, но уже на значительном удалении, опять послышались многочисленные пьяные голоса и смех. Андрей опять подождал несколько секунд, а затем продолжил.
– Зимой я засыпал под медленно кружащие в свете фонаря снежинки или под стремительно проносящиеся наискосок хлопья снега, весной и летом вокруг фонаря кружили майские жуки и ночные бабочки, осенью, когда шли очень сильные проливные дожди, его свет тонул в косых струях дождя, превращаясь в зыбкое золотое марево. Не знаю, замечал ли это кто-нибудь, кроме меня. А когда мне совсем не спалось, я начинал играть с фонарём в игру, которую называл про себя «один-два». Дело в том, что фонарь беспричинно мигал, и каждый раз только один или два раза. Суть игры заключалась в том, чтобы угадать, какое количество раз фонарь мигнёт в следующий раз. Если угадывал я, очко было в моё пользу, если нет – в пользу фонаря. Я был очень рад, когда мне удавалось выиграть, потому что это случалось весьма и весьма редко. И я не заметил, как проскочил мимо того момента, когда стал воспринимать фонарь как нечто живое, нечто, обладающее сознанием.
Андрей улыбнулся.
– В школе, уже в старших классах, в ситуациях, когда мне необходимо было принять решение, я шёл не к друзьям, не к родителям, а, так скажем, «спрашивал» у фонаря. Для этого я задавал нужный вопрос, мысленно или негромко вслух, а затем ждал. Если фонарь мигал один раз, это означало – нет, два раза – да. Звучит жутковато, да?
– Нет, совсем нет, – осторожно ответила Нейра.
– В девятом классе не стало родителей, в конце лета они отправились в короткий отпуск и не вернулись. Небольшой пассажирский самолёт, на котором они летели через горный перевал, упал в реку. Спасатели тогда так никого и не нашли. Из всех родных осталась только бабушка. По-настоящему потерю родителей я осознал лишь несколько месяцев спустя. Сработавший изначально защитный механизм не позволил случиться этому сразу. И мне действительно тогда казалось, что всё произошедшее – это какое-то недоразумение, что наступит день, и я опять увижу родителей живыми и здоровыми. Но как-то в конце осени, вернувшись со школы домой, я вдруг осознал, что остался без мамы и папы навсегда. Слёзы сразу же потекли градом, не останавливаясь, я стал словно бы проваливаться в очень глубокую тёмную яму, медленно, постепенно и неумолимо теряя интерес к жизни. Я стоял у окна и смотрел на фонарь, ясно осознавая, что сегодня вечером меня не станет, и буквально видел, что и как я сделаю. Не ощущая ни малейшего страха, не испытывая никаких сомнений, мысленно, я уверенно приближался к своей цели и уже буквально видел себя со стороны, лежащим на своей кровати, с прижатыми к груди коленями, уже без признаков жизни. Ещё каких-нибудь пару или тройку минут, и я отправился бы выполнять свой план. Но в этот момент фонарь моргнул, и впервые за всё время это случилось три раза подряд. Фонарь моргнул три раза! Это мгновенно вывело меня из моего состояния, напоминающего транс. То, что это был транс, наваждение, я ощутил сразу же после того, как это произошло. И мне показалось, нет, показалось не совсем верное слово, я совершенно ясно ощутил, что окружающее меня пространство стало ярче, светлее, что-то тёплое стало растекаться от груди к голове, к рукам и ногам. А затем фонарь ещё раз мигнул три раза подряд, и я словно бы вернулся в то самое время, когда можно было просто выйти в соседнюю комнату, чтобы увидеть отца, читающего или смотрящего телевизор, а затем можно было пройти на кухню, чтобы о чём-нибудь переговорить с мамой. Покой, умиротворение, тихая радость, вот что я ощущал тогда. Не знаю, сколько я простоял у окна, но когда я отошёл от него, я был уже другим. Пропало чувство одиночества, появилось стойкое ощущение того, что я не один. Родители – они рядом, пусть я не мог их видеть, не мог с ними говорить, но я был твёрдо уверен, что они близко. Вот…