Действительно, есть идеи настолько возвышенные, что слова «восприятие», «индукция», «размышление», даже «медитация» уже неприменимы; это уже не восприятие, а восторг. Эти проблески иногда уносят душу так далеко, что она едва понимает, где находится, и опьяняют ее таким очарованием, что она чувствует безразличие ко всему, что не является непосредственной интуицией этих истин, которые наполняют ее такими яркими и глубокими эмоциями. Но чистота этих явлений зависит от духа, в котором они происходят. Каждое состояние созерцания требует особой подготовки в соответствии с его целью. Если только художественная душа обладает привилегией созерцания в сфере искусств; если для плодотворного созерцания чудес природы необходима великая наука, то наслаждения философии, религии и поэзии предназначены для поэтических, религиозных и философских душ. Остальным из нас не хватает ума, чтобы оценить это погружение конечного в бесконечное, это преклонение слабости перед всемогуществом, малости перед величием. Но история человечества свидетельствует, что в интеллектуальном строе есть свои привилегии и свои позоры; и поскольку именно эти возвышенные размышления наиболее укрепляют и возвышают интеллект, лишиться их – большое несчастье.
Созерцание – не самая высокая из этих привилегированных операций. Интуиция идет дальше: она видит то, на что смотрит другой; она знает то, чем восхищается другой. Созерцание останавливается на созерцании Бога; интуиция проникает в его душу и читает его мысли. И пусть никто не обвиняет ее в экстравагантности, не исследовав ее. Рациональная интуиция отличается от мистической. Интуиция рациональна у художника, который работает над созданным им идеалом, который он видит глазами своего разума, который как бы стоит перед ним и который преследует его даже тогда, когда он его не ищет. Интуиция остается рациональной в области поэзии, философии и религии, пока она является взглядом разума, а разум осознает идею, которую он задумал, которую он видит. Она становится мистической лишь в той мере, в какой выходит за пределы того, что имеет право видеть во имя разума, когда переходит в область иллюзий, граничащих с галлюцинациями. В басне о Пигмалионе эта чрезмерность показана гениальным образом. Поэт, который не останавливается на зачатии и созерцании своего идеала, который не довольствуется даже прямой интуицией, но придает реальность своим вымыслам, дает жизнь и речь своим героям, видит их вместе с собой и радует свое сердце прелестями их торговли, находится где-то между этими двумя царствами.