Но в тот день «сын директора» бросил товарищей и отправился домой. Его гнали смутная тоска и тупая боль внизу живота.
«Опять расстройство. Опять будут ругать».
Я шёл и думал:
«Если посижу дома тихо, всё пройдёт. Никто не узнает, никто не отругает. Да, промолчу. Выздоровею – и не придётся пить противное лекарство. Раз вернулся рано, боль скоро утихнет. А если гулять до вечера на холоде – вот тогда точно заболеешь…»
Пока эти мысли метались во мне, я незаметно дошёл до дома. Поднял голову – и увидел отца. Он как раз входил в ворота с другой стороны.
Отец обернулся, заметил бледное, осунувшееся лицо младшего сына и его испуганные глаза. Мальчик в ответ уставился на широкое, рябое лицо отца – лицо, где странно смешались отеческая теплота и учительская строгость. Между ними лежало что-то неясное – и любовь, и страх.
– Тацуо, у тебя живот болит? – спросил отец.
Я растерялся, снова взглянул на него – и мне показалось, что в его глазах, полных сдержанной нежности, есть что-то волшебное. Как герой сказки, он в мгновение разгадал мою тайну.
«Всё равно не скроешь», – подумал я и тихо ответил:
– Да… немного…
– Вот как. Значит, и тебе нездоровится. Я тоже пришёл из-за этого. Вчера мы с тобой ходили в Синохару. Видно, угорь был несвежий.
Отец взял меня за руку – я ждал выговора – и повёл в дом.
Я не задумывался о причине недомогания. А если и задумывался, то винил только себя. Теперь же всё стало ясно: это не моя вина. Даже отец, которому я так доверял, страдал от того же.
Мне стало легче – и в душе зашевелилось что-то похожее на наглость.
«Нужно разыграть болезнь посильнее», – решил я.
Когда появилась мать, я со всей страстью бросился к ней, заныл и стал жаловаться на боль.
– Боже мой, что с тобой? – воскликнула она.
Она не заметала, что за этими детскими слезами скрывался тонкий расчёт.
– Тацуо и я, кажется, отравились вчерашним угрём из Синохары, – сказал отец. – Дай ему лекарства и уложи. Я тоже прилягу.
– Вот тебе и на! Сами виноваты – нечего было ходить вдвоём! Тацуо, больше не ходи с отцом куда попало!
Она отругала нас – но тепло, по-матерински – и увела меня в дальнюю комнату.
Солнце ещё светило в сёдзи. За окном шумел яркий, долгий вечер – самое раздолье для детских игр.
Я остался один. Несколько раз приподнимался и сравнивал солнечный свет за окном с мраком в глубине комнаты.