Справившись быстро, Тимофей снял одежду, умылся, и в рубахе и подштанниках с удовольствием растянулся на чистой кровати. Не спалось. Каких только мыслей не крутилось в голове. Вспомнил и помещичьи побои, и свиней с гусями, и маму в слезах, и отцовы руки, и пока вспоминал, медленно впадал в сон…
Утро пришло быстро, красное как кузнечный горн, солнце стало нагревать окно с прозрачной занавеской. В дверь постучали:
– На работу!
Тимофей соскочил, быстро оделся и вышел в коридор. Степан, на ходу натягивая рубаху, тоже торопился к выходу.
– Здорово.
– И тебе здорово. Айда быстрее, хозяин опозданий не любит, заставит до ночи молотом бить.
В кузне Дмитрий уже раздул горн:
– Нынче серебро плавим, самовары лудим. Степан – на самовары, Сергей – серебро дробить. Тимофей – иди сюда, за горн. На меня глядишь, раздуваешь горн мехами для Сергея. Нынче учишься, завтра – сам.
Чего-чего, а с огнем по-душам Тимофей умел. За меха взялся с радостью. Дмитрий Семенович пару раз подсказал, как лучше дуть, и дело пошло. И меха ученик успевает раскачать, и молотом со Степаном постучать. И так радостно на сердце у Тимофея, будто знает оно – вот где его дело, родное, самое его, теплое, душу радующее. Наспех пообедав, подмастерья помчались ложки серебряные лить. Заливали жидкое серебро в формы, оставляли остыть, потом Тимофей выбивал заготовки из форм и зачищал, «оглаживал». За смену пять столовых наборов налили. Голубев пришел вечером проверять работу и охнул:
– Ох ты, сколь наработали! Сладились, значит, друг с дружкой, робяты. Знатнооо…
– Тимофей вон крутится, как вошь многорукая, везде успевает, – устало улыбнулся бородатый Сергей.
– Да, с ним сподручнее. – кивнул Степан. – Скорый он на руку и на ноги.
– Меня барин на побегушках три года держал, умею. – устало усмехнулся Тимофей.
– Молодцы, робяты. Баня топлена, идите грязь смойте, вшей нам не надобно. – Дмитрий Семеныч довольно похлопал парней по спинам.
Банька была небольшая, дворовая, но горячущая. Камни трещали и трескались от жара. Дубовые бочки с водой в одном углу, полог с дубовыми вениками, скамейки по низу. Шайки, ковши, пар, эх, ух, ох. Нет ничего лучше русской бани с устатку. Кто говорит, самогон лучше, не верьте, пар правильный всю усталость за час выгонит. Спал Тимофей, не чуя себя. А утром снова, как кузнечик соскочил, и в кузню. Неделю потрудились с парнями – в субботу хозяин полную телегу самоваров залуженных развозить поехал по дворам. А парням выходной дал. Бабки, довольные самоварами, из окрестных дворов вечером повысыпали. Девчата семечки лузгают, хихикают поодаль. А Тимофей костюмчик свой надел, ботиночки лаковые, волосы кучерявые со лба откинул, и пошел к Гостинному двору вразвалочку. Пришел, стоит, смотрит. Ищет ту, которой плюшки вшивые купить не дал, когда здесь хлебным-то торговал, Авдотью. Может, опять мясом торговать приехала. Стоял, ходил дотемна, не было Авдотьи. Выспросил у соседа, который рядом с ней торговал, что за девушка. Оказалось, из деревни неподалеку – из Березовки Кармаскалинского района. Узнал, что семья у нее большая, семеро братьев с сестрами, да отец с матерью, что живут зажиточно, крепко. Мясом, маслом торгуют зимой. В общем, что сама Авдотья соседу-торговцу рассказала, все и выпытал. И решил, во что бы ни стало, ее разыскать. Встать на ноги, подзаработать и непременно сыскать. А покуда ходил по выходным в гости к Мажиту, не просто грамоте учился, стихи уже слагать пробовал. Жил, не тужил.