примерно как на счастьице подкова
на шее однозначного баристы,
сварившего в азоте или в чём—то
сушеный искус пьяного индуса.
И у него совсем прямая челка,
взгляд профессионального Прокруста,
и мы друг друга сразу забываем,
в кофейном запахе пока летаем
и дыры в ауре по краешкам латаем,
а после нить вытягиваем просто,
как нас учил почетный Калиостро,
граф без развалин, спасший всю округу
от скуки фокусами, чтобы оставаться
в скучище века, в памяти пространства,
бежать, как пони, отдавая кругу
по интересам
время, постоянство.
***
Множество вентиляторов при любой погоде
Нарезают воздух с персиками, что—то вроде
лодок, в океан воздуха бесстрашно
бросив для сражений рукопашных.
Я и птицами не прилечу – не то, что лодкой, —
ушлые дела решаешь ты с молодкой.
Оцифрованной душой любите бананы,
так на пальму лезьте, папуасоманы.
Не любить душой – как не знать о чуде,
Но душой любить – как дразнить верблюда.
Добрые дела и любовь – коварны:
Хилые тела режет винт попарно.
Как ни суетись, ты – подзол, колбаска,
и тебя сожрут, как ты ни будь ласков.
Стружка с буратин – ящерицы кожа,
В хвостовой отсек, – ветер сёк чтоб рожу.
Оседает гниль по глазницам трупов, —
Вот такой удел телефонных звуков.
***
Пока свирепствует кровавый мукомол
и тешится гнилье в блестящих платьях,
облобызованы невинные распятья,
пока живьем хоронят мыслящих крамол,
и в брудершафтах гнезд змеиных тьма
тасует карт из флагов толстые колоды,
жуют разбойники, в агонии народы
пытаются понять, где жизнь;
тюрьма
накалывает фишки новых драхм
на драмы и трагедии, лишенья,
пока злой труд несет изнеможенье,
не радость, – боль и горе потерять
глаза любимых и восторженных,
в рабов
искусно превращенных мракобесьем
иметь упряжки годные, повесить
их легче легкого, – иди, уволь,
и он или она – ничто и ноль.
Нам негде затупить рога, мы – быдло
для скачек знати. Брошеная выдра
на плечи концертмейстера вольна,
как хищник, укусить и уничтожить
десятки лет, потраченных на то же,
но в ракурсе исконном. Не живой
охотно слушает громовый стон и вой
со сцен пищанья дна не оркестровой,
но ямы, где по сотням жгут свет новой
формации поэтов, задарма
кладущим под копыта свои песни,
живые кладези сердец, чудесней
которых нет. В конторских матюгах
иные нравы. Прокопытный взмах
уничтожает лучшие творенья,
и эта боль живья—стихотворенья
погибнет там же, где больной свой шок