до уровня сердец. Их звук могуч,
всю боль изгладит. Помни обо мне,
как о любви к стихиям и скворечням.
За мною шел к тебе Путь Млечный,
хранимый памятью о детях, в синеве
волн геленджикских гор и хвои, цвет
небесный поднимая до восторга.
Луны плывет небесная пирога.
И нами движет пульс морей иных планет.
2.
***
Что сахарного в выцветшей душе,
в погибших грезах и в заезженных бороздках,
в которых спотыкается игла, —
эксцентрик звукозаписи на плоской
разведке звука – импульса души.
Проникнуть в тайну тайн здесь поспеши.
Отстукивает сердце по ушам,
способным звуки брать, но синтезатор
заловлен бренной мыслью о судьбе.
И музыка за дверью, и порог
тоскливой щелью скрипа, он – левша,
подковывает мелочь. Жизнь – экватор
меж смертью и пространством
небесных сил блаженства, – воли царство.
Ты разузнал, откуда сил исток
приходит, прежний мир собой круша.
Это всего лишь дружеский восторг.
Во всю ширь движима единственной струной,
тюль облаков поддерживает зной,
готовящийся выйти из укрытья
и потянуть за парусные нити
на воздухе любви, весь выходной
трепещущий над джиновой бутылкой
и разбиваемый неверием, – ухмылкой.
Теперь о счастье жизни говорите,
не зная, что оно – почти кино
для душ, скучающих в японских кимоно
у чашки риса с чайным чудом, но
есть волновидение как микстура. Длятся
его миролюбивые паяцы
в фантазии свободы и волны,
отринув тлен и дух земной войны.
***
Вот укусит пчела, и так делается обидно:
Пролетала мимо, в кафе «Рубашка» зашла, присела,
как непьющая, не пила, как ядащая, укусила,
Чтобы знали впредь, каково на краю предела.
Перекушенный не напополам человек страдает,
Сушит слезы, как сухофруктики для компота.
Разве боли спросят, кому здесь какое дело,
Боль и голод – не тетки. Шипящая сковородка
Не научит разуму и как выбраться из предела.
***
Вот еще одна сивка с поклажей несется во тьму,
Позабыв о себе и поняв, что полезна лишь в горе,
Человеческий немощь шагает в обиду и мглу,
И всю жизнь так, поняв, что не нужен, уйдя в свое поле.
Видит фразу в компьютере: «генофонд на мясо идет»,
Озираясь, боится шагнуть вправо—влево
и льет
слёз горючий поток, словно строчку припева,
И трескучая дева
подтирая следы до предела,
по своей половице до края ведет.
Амальгаму сотрет.
А другая, наевшись обиды сполна,
Завывает ночами, но днем, как дневная сова,
Учит—мучит своих паучат, и ведет их к пределу,