И это портило настроение, словно передали с металлической «кошкой» то самое «злосчастное горе» из бабкиных средневековых сказок. И возникало совершенно нерациональное для цивилизованного европейца желание вернуться в свою первую «Пантеру», которая так старательно и достойно защитила их, отбивая стальным лбом и боками густо летящую смерть.
Поппендик свысока потешался над суеверным отцом – например, когда тот рассказывал, что в Великую войну солдаты старались не надевать сапоги и ботинки, снятые с мертвецов, меняя их на любые другие и веря россказням, что они сняты с живых. А когда сам папаша вынужденно походил пару дней в ботинках покойника, у него мигом развилась «окопная стопа», как называли отморожение ног, полученное при постоянном нахождении в воде, даже и плюсовой температуры. До того месяц ходил в перевязанных проволокой развалившихся сапогах – и ничего, хотя окопы и были залиты гнилой французской водой по колено, а как надел снятые с убитого американца новехонькие крепкие башмаки – тут же и конец ногам! Толковал папаша, что это явно мертвяк нагадил проклятием.
Тогда фельдфебель вовсю потешался над отсталым стариком, но сейчас, сидя в новом танке, поневоле чувствовал его так, словно это не боевая машина, а чужой заброшенный склеп, использованный уже гроб. Не защита, а саркофаг на гусеницах. И это морозцем прохватывало спину, которой и так не очень удобно от того, что спинка кресла драная и неровная. И странное ощущение чужого недоброго взгляда со стороны.
Остальной экипаж тоже чувствовал себя не лучшим образом, кроме хорохорившегося Гуся.
– Бросьте хмуриться, парни. Нам досталось отличное наследство!
– Чертов дурак, – буркнул заряжающий.
– Не надо киснуть! Кресты ждут нас! – продолжил веселиться Гусь.
– Деревянные!
– Тебя, кисломордого, возможно. А я настроен на пару железных!
Поппендик только вздохнул, слушая перебранку экипажа. В начале сражения он и сам был совершенно уверен, что скоро украсит свой китель парой крестов. Сейчас эта картина померкла. И взгляд все время притягивала маленькая дырочка в броне крыши. И казалось, будто висок и ухо холодит ветерок, невидимой струйкой текущий в эту самую дырочку.
* * *
Командир танковой роты старший лейтенант Бочковский, за глаза прозванный своими бойцами «Кривая нога»
Тишину раннего ясного утра нарушал только жаворонок. Мирно и спокойно было все вокруг, словно бы и нет войны. И это категорически не нравилось, особенно потому, что означало неприятный факт – впереди наших немцы уже раздавили. Бой вдали еще был слышен ночью, когда он привел на эту высоту свою роту – десять новехоньких Т–34, усиленных стрелковой ротой и артиллерийской батареей.