До обеда еще как до луны пешком. Песка привезли до фига. А сил уже нет. Вот и выдыхаешься на этой жарище, о холодке мечтаешь…
Правда, прохлада недалеко – в строительном вагончике, всего-то в двадцати шагах. Но ведь для этого надо работу бросить. А как бросить? Если где-то рядом Стервятник бродит. А жара не унимается. И, кажется, стала еще сильнее, печет так, что в глазах уже круги пляшут, а в голове и в ушах гул стоит невообразимый.
Двое молодых рабочих, запыленных от головы до пят, вяло махали лопатами. Одному было что-то около двадцати пяти, другому – он и вовсе «салага» – едва минуло восемнадцать. Пот крупным горохом катился по их телам, но они, казалось, не обращали на него никакого внимания.
Наконец один из них, тот, что постарше, остановился, наклонился и вытащил из-под поддона полупустую двухлитровую пластиковую бутылку с водой. Отпив из нее немного, он налил воды себе на ладонь и побрызгал на лицо, затем отдал бутылку напарнику. Тот допил оставшуюся в ней воду и со вздохом положил ее обратно. Не полегчало. Постояв немного, они снова взялись за лопаты.
Но спустя пятнадцать минут молодой со словами «Все, Иван! Я пас! Не могу больше!» воткнул лопату в песок и встал, облокотившись на черенок всем своим телом. Тот, кого назвали Иваном, сплюнул, и его темные глаза заблестели.
– Правда, а пошло оно все! – сердито сказал он, тоже бросая свою лопату. – Не умирать же здесь теперь!
И, снимая на ходу свои замусоленные от грязи перчатки, направился в сторону строительного вагончика.
Возле самого вагончика стояла высокая железная бочка, доверху наполненная мутной дождевой водой. Иван подошел к ней и, обхватив ржавые края бочки руками, с размаху, почти по самые плечи, опустил туда голову. Спустя почти минуту он поднял голову из воды и, наклонившись над бочкой, замер. Боже, какая благодать! Потом еще раз, с наслаждением мокнув себя, он встряхнул головой, отчего брызги воды разлетелись с его коротких темных волос и, обернувшись к куче песка, где все еще стоял с лопатой его напарник, крикнул:
– Санек, перекур!
Затем одним небольшим усилием он открыл тяжелую железную дверь вагончика и, не то что зашел, залетел внутрь спасительной прохлады.
Конечно, там было темно и даже очень, так как крошечное окошко находилось где-то в углу под самым потолком и давало мало света, но Ивана это не смущало. Он сразу уселся на единственный предмет мебели в этой каморке – старый, грязный, полуразвалившийся топчан, – но в редкие минуты отдыха просто необходимый как воздух. Другого-то не было.