Скоро покажется солнце. Наш дом стоит у подножия горы – не особо далеко от железной дороги, – и другая гора вздымается прямо напротив нас, так что в нашем распоряжении лишь узенькая полоска неба над головой. По утрам это небо в основном затянуто плотным туманом, тяжелым, как мокрое шерстяное одеяло, и в иные дни солнце прожигает его только ближе к полудню. К тому времени мы уже прокипятим эти треклятые простыни, выколотим из них пятна и сможем развесить на просушку, а назавтра отнести в клинику и забрать наши денежки. Это позволит худо-бедно протянуть еще неделю.
Но нам нужно солнце.
Я то и дело поглядываю на восток, волевым усилием пытаясь заставить старину-солнце засиять, и в один из таких моментов вижу машину. Она спускается по серпантину горного склона напротив нас, то показываясь из тумана, то снова ныряя в него. Тетушка Фэй тоже ее видит. Мы перестаем ворочать простыни в баке и обе без единого слова смотрим, как она пересекает мост через Охотный ручей у самого подножия гор, въезжает в городок и исчезает из виду, потом пробивает туман уже на нашей дороге, той, что тянется вдоль ручья и железнодорожных путей. Это большая машина, длинная, как локомотив, и зеленая – того темного травяного оттенка, какой бывает у новых долларовых купюр. Никто в этих горах не ездит на такой машине. Насколько мне известно, только один человек во всем округе мог бы позволить себе такую. Машина подкатывает к выгоревшему указателю, на котором написано: «Наряды и прически Фэй», и останавливается.
– Я выгляжу, как страх Божий, – говорит тетушка Фэй, вытирая руки фартуком и трогая волосы. – Сейчас вернусь!