– А этого я не ведаю. – Старик откинулся на спинку стула, зло растер глаза, поднимая испещренное морщинами лицо к потолку. – Решенного дела советом не поправишь. Ты хоть в этот раз прислушайся к старику, не ищи беды на свою голову, не кличь, Вячеслав. Царь ноги твои забрал, а Хозяйка всю жизнь играючи потратит.
Замерший в сеннике Бестужев неловко кашлянул, шагнул в комнату, протягивая руку раздраженному Елизарову. Опустившись в коляску, тот молча развернул ее, показывая, что разговор с Белясом закончен. Но у самого порога парень замер, задумчиво почесал затылок и обернулся:
– Слушай, дед, а кто ведьмину силу к рукам прибрал? Крыша в избе Чернавы разобрана, значит, сила огромная была, ведьма долго умирала, преемницу ждала.
Бросив на них раздраженный взгляд из-под кустистых бровей, Беляс задумчиво пожевал губу, а затем заговорил. Медленно, равнодушно.
– В землю та сила ушла, не пришел никто на ее клич. Выродились ведьмы в Козьих Кочах. Не осталось ни одной.
На открытых пространствах, где солнечный свет бил прямо в лицо, а тень деревьев не спасала от жары, было противнее, хуже. В раскинувшемся поле, засеянном пшеницей, не было ни единого дуновения ветра, природа не щадила работающего чужака. Молчаливо стояли колосья, лукаво выглядывали темно-синими головками васильки на высоких ножках, белели широкими цветками с золотыми серединами ромашки. И всему этому не было ни конца, ни края. Протяжный стон вырвался из груди: макушку немилосердно напекло, методичные движения рук заставляли ходить ходуном ребра, рвано выдыхая через стиснутые зубы. Бестужев старался работать размеренно, контролировать дыхание, не сбиваться, но раскаленный воздух бил по легким, заставлял их гореть. От него першило в горле и пересыхали губы. Капля пота скользнула вдоль позвоночника, нырнула под резинку шорт, и он остановился, вытирая влажный лоб. Вьющиеся светлые пряди липли к скулам, забивались в глаза, и Саша поклялся себе сбрить их под ноль, как только вернется в город.
Окидывая ненавидящим взглядом поле, кажущееся бескрайним, он снова обреченно застонал. Пальцы, сжимающие серп, ныли. От долгой непрерывной работы затекали запястья, а он успел сжать лишь узкую полоску у кромки пролеска. Внутренний голос едко заметил, что Елизаров был прав – стоило начинать жатву в ширину, а не в длину, тогда он периодически мог бы возвращаться к прохладе деревьев. Сейчас Бестужев дожнет эту полосу и отправится в самое пекло, поделом идиоту.