Егор устремил свой взор на присутствующих дам, неодобрительно покачивающих головой. Я улыбнулся, поскольку знал, что в этот момент он ощутил неловкость перед ними, и поспешил отвлечь его от неприятных переживаний.
Он вообще был довольно самокритичен и в определённые моменты мог замкнуться в себе и потерять всякий интерес к происходящему вокруг. Хотя, должен заметить, обеим дамам нравилась его неловкость. Возможно, в этот миг Егор был очень мил им, и казалось, что вот-вот обе повиснут на его шее.
– Так что же насчёт той эпопеи столетней давности? Ты остановился на социопате, устроившем вместе со своей подругой линчевание детоубийцы. Кажется, его арестовали впоследствии. Или я что-то не понимаю?
– Не торопись, я ещё только начал тебе рассказывать, – ответил Егор. – Самое время браться за карандаш и бумагу – хорошая книга получится. Меня данная история взбудоражила надолго. Я несколько суток не мог спать, всё думал, каковы могли быть мотивы бороться с себе же подобным у человека, на которого не влияет мнение народа.
– Но ты же догадался, верно? – поинтересовался я, подходя к бару.
В этот момент я подумал о бутылочке бренди, уже около пяти лет пылившейся где-то на полках. Я получил её в подарок от юной женщины, которой когда-то помог выпутаться из конфликта с налоговым инспектором. По-моему, я ей нравился, ведь бутылочка оказалась не из дешёвых даже для человека с её достатком (она была весьма обеспеченной по меркам большинства граждан). Откупорив, я разлил содержимое в бокалы, которые мне подарил сам Егор месяц назад на наш профессиональный праздник. Аромат бренди начал разноситься по залу, и Игорь, уткнувшийся в изучение моих фотографий, мельком глянул в нашу сторону, затем перевёл взгляд на супругу в надежде получить одобрение. Ничего не подозревающая Мира продолжала болтать с Деей, и он медленной поступью начал приближаться к нам. Мы с Егором сели на диван, обшитый кожей, подле которого стоял стеклянный журнальный столик.
Седьмое, понедельник.
Я совсем уже не помнил, что из себя представляет спокойная жизнь городских окраин. Я вовсе не знал этой жизни, но жалкое подобие её оказалось для многих лишь существованием гниющего от похоти мира. Этот мир был полон разврата и насилия; он был лишён светлой справедливости и сурового наказания за греховные помыслы. И когда время от времени сладкоголосые лидеры начинали вопить о неисполнимых желаниях масс, я лишь улыбался в ответ. Их желания – стоять выше и плевать вниз неумолимо, покуда не оказываются по колено в своей же бурлящей от жадности и злонамеренности жиже. И тут масса остальных превращается в одичавшего, истощённого от голода зверя и разрывает каждого на части. Они начинают молиться, праведники, заблудшие в своих же грязных кабинетах с запахом ночной бабы, начинают кричать во всё горло: «Спаси нас!» И лишь моё молчание служит им покаянием в укор их ненасытным чужими бедами желудкам.