* * *
Когда первая неловкость прошла, наше общение свернуло в более радостное, пусть и изрядно хмельное, направление. Я всегда комфортно себя чувствовал в компании женщин, особенно красивых, возможно, из-за того, что с самого раннего возраста привык не ожидать от такого общения ничего серьезного, слишком хорошо осознавая собственные ограничения. И, по моим ощущениям, женщинам обычно нравилась моя компания. Даже теперь я не то чтобы дурен собой, хотя и красавцем меня тоже ни в коем случае назвать нельзя. Однако ближе к сорока годам я набрал примерно с десяток лишних килограммов. Я философски решил смотреть на это не как на признак распущенности, а скорее как на простое и естественное в своей неизбежности возрастное изменение, а может быть, и вовсе единственно возможную в моем случае физическую форму мужчины средних лет. Благодаря моим довольно высокому росту и широким плечам избыточный вес никогда не был слишком заметен, как бывает у мужчин другой комплекции, однако он придавал мне дополнительную мягкость, лишал уверенности в себе или, по крайней мере, чувства собственной важности по сравнению с тем, каким я был в ранние годы. Амбициозности во мне точно поубавилось. И женщины, по-моему, это чувствовали. Рядом со мной они расслаблялись и даже могли рискнуть и немного пофлиртовать, не волнуясь о том, что этот флирт приведет к неприятным последствиям. Я был довольно успешен в своей профессии и, как уже успел упомянуть, достиг определенной финансовой стабильности, но мой настоящий талант заключался в умении распознавать дарование других людей и с трудом поддавался количественному исчислению, так что мои достижения никак не угрожали чувству собственного достоинства моих собеседниц. Я не умел сражать наповал, и, когда дело доходило до романтических отношений, женщины если и бросали взгляды в мою сторону, то быстро отводили их. Так я научился адаптироваться и, как говорится, принимать то, что не мог изменить. В определенный момент мужчины привыкают к одиночеству, и любое общение с противоположным полом воспринимается ими как поощрительный приз.
Всю пятницу мы болтали и пытались наверстать упущенное, по крупицам раскрываясь друг другу. Мэгги лежала на боку в огромном бежевом кресле-мешке, направляла нас друг к другу и вела разговор, задавая вопросы, ответы на которые ей самой уже были известны. Пиво, а затем и виски, развязывало языки. Я чувствовал себя счастливым, я был как дома. Кажется, все ощущали себя так же. Я с удовольствием слушал, как Лиз разъясняет наиболее важные аспекты жизни и истории этих мест, особенно древней истории, туманных закоулков прошлого, где миф и реальность сливались воедино. Ее увлечение было под стать одержимости, охватившей Мэгги, словно в их сердцах горел один и тот же огонь. Элисон, специализировавшаяся, как и я, на деловой стороне искусства, казалась более сдержанной в проявлении эмоций, но вела себя совершенно расслабленно, много смеялась. Ей явно все нравилось: и место, и компания. Ближе к вечеру, ровно перед тем, как мы все вместе решились сотворить из хаоса спагетти болоньезе, Элисон сняла туфли и забралась с ногами на диван со своей стороны. Ногти на ее ногах были покрашены алым лаком, который в сумраке гостиной становился похожим на свежепролитую кровь, и я пытался отвести глаза от ее ступней, но никак не мог. Думаю, она это знала и несколько раз перехватывала мой взгляд, однако ничего не сказала и, кажется, была совсем не против. Оглядываясь назад, я понимаю, что такое поведение было частью ритуала заигрывания, но я ощущал это как нечто большее. Возможно, виной тому виски или какая-то химия, искры, о которых поют в песнях, но я тогда почувствовал, что вижу ее душу, как будто, едва заметно открываясь, она демонстрировала мне ту часть себя, которая порой навсегда остается закрытой от окружающих.