Затосковал воробей: безголовым его прозвали – чирикает, да и только. Чирик для учёбы не созрел, голова у него «чужая» в этом приземлённом, неполётном новом мире. Глаза разбегались, и он не мог разглядеть ничего похожего на лакомый съедобный кусочек в безразличной букве или цифре: а, б, в, 1, 2, 3… Их съесть невозможно. Множество букв кружились безразличной россыпью, а от этого кругом шла голова, словно накачанный бесполезным дымом шар.
В маленькой головушке совсем тесно, и всё смешивалось в единое тесто, из которого можно было бы выпекать только хлебушек да булочки: «Да для чего нам считать? Нам важнее различить только, не приближается ли кошка или ястребиные когти. Остальное не грозит нам и не портит наши пёрышки. А если что-то стоит неподвижно, словно башня, можно наверх взлететь да и сверху рассмотреть, где позавтракать нам можно, где вкуснее и сытнее». Эх, только бы взлететь! Тогда я рассказал бы, где пекут оладьи, хлеб и булочки, где растёт гречиха, кукуруза и пшеница, овощи, ягоды и фрукты.
Я умею издавать звуки, меняя их высоту, длительность и интенсивность в зависимости от ситуации и настроения. В каждом звуке – сонм понятий. Если растянуть мягче да подлиннее: «Чипии… чипии…», это подскажет, что здесь много сладостей: зёрен, вишен, винограда, пора созывать сородичей на трапезу. А если коротко и звонко: «Чр-ррр! Чр-ррр!», то это оповещение об опасности. Так, из малых слов и простых понятий можно выстроить целый дом и беззаботно поселиться и жить в нём.
Как известно, усвоить всё на свете совершенно невозможно, ведь живём мы, точно тень, – чуть засветится дорожка, да ненадолго. Полтора-два года, а потом продолжат наши дни птенцы, маленькие желторотики. Нам важнее, что за много-много лет воробьиное племя научилось шустро летать и открывающиеся просторы изучать, а не ползать, как черви, которые не видят и не знают, что Земля большая, на ней много рек, полей, лесов, морей и обязательно найдётся местечко, где нас солнышко согреет и щедро накормит: мухами и хрущами, земляникой и шелковицей, яблоками и грушами, виноградом и пшеницей, кукурузой и гречихой.
Поднявшись над землёю, птица почувствует, как забьётся сердце пионера-первооткрывателя, и ощутит желание увидеть и познать гораздо больше, чем видит с «оконца» глупая квакуша: насколько своеобразен, удивителен и прекрасен этот открывшийся мир, запрятавший за глухими стенами таинственное, очевидное. Глаза у нас разбегаются увеличительными линзами, и мы обозреваем весь многонаселённый мир: поля кругами расширяются, словно рыба плеснула хвостом по воде. Панорама преображается в многоцветную распростёртую картину с её любованием или отвращением, с падениями и взлётами. Где-то омрачит, разорит или поглотит, а где-то озарит, украсит или осчастливит. Мы узнаём обо всём и обо всех, кто, чем и как дышит и что их тревожит. Летая, мы обгоняем время, чтобы увидеть больше, чем тот, кто живёт за закрытой дверью.