Всего под тяпку Тайной канцелярии попало тридцать семь весьма уважаемых семейств. Прополка была мощной и беспощадной, слишком уж Ушаков уцепился за меня и своё положение.
И вот теперь предстояло решать, как с этими семействами поступать. К счастью, решение принимать нужно было не сегодня, следствие ещё не было закончено, и каждый день оно выявляло все новые и новые подробности, такие, например, как переписка Левенвольде с Аннушкой и Августом Польским одновременно.
Вот, сука, этот Август. Ну, ничего, я обещал французам не вмешиваться в борьбу за польское наследство, а я и не буду, мне это наследство никуда не упёрлось. Я вообще в последнее время считаю – нет Речи Посполитой – нет очень многих проблем.
И вообще, чем я хуже других правителей: неоднозначных, которых кто-то любил, кто-то ненавидел, причём и те и другие делали это веками, но никто не смог бы возразить на то, что эти правители были Великими. И все эти правители на протяжении всей истории существования государств на территории Европы в любой непонятной ситуации делили Польшу. Так чем я хуже?
Конечно, это только мои мысли, которые, возможно, никогда не будут реализованы, но Речь Посполитая лично у меня поперёк глотки стоит, поэтому я, похоже, только весомого повода жду, чтобы что-то начать с ней делать. И что-то чуть ниже спины мне подсказывает, что делать что-то придётся одновременно и со Швецией, которая никак не уймётся. Так что первый заговор был значим, и давал мне повод прижать, наконец, к ногтю Курляндию, тем более что она давно нарывалась, и сделать пометку в памяти насчёт Речи Посполитой, но вот второй…
Второй заговор, приведший в итоге к покушению на Ушакова. Организован он был группой молодых людей, под предводительством того самого Мишки Волконского, за которого сейчас просил его отец.
И те и другие заговорщики действовали отдельно друг от друга. Более того, они даже не подозревали о существовании конкурентов. Да что уж там говорить, сам Андрей Иванович сначала даже и не думал о том, что может существовать группа радикально настроенных практически подростков, действия которых едва не стоили ему жизни.
Про первый заговор он знал: мой отъезд в Париж всего лишь развязал ему руки, и он всерьёз взялся за заговорщиков. Каково же было его удивление, когда он, применив все свои методы убеждения, так и не добился от арестованных признания в покушении на свою жизнь. Они признавали всё, кроме этого.