Раз я калымил с ним один. Он работал надсадно, с хрипом. Когда разгружал гальку с платформы, то лопата входила под гору щебёнки с шипением: "Ш-ш-ш", иногда с визгом. А он – через колено лопату рычагом, и с неё за низкий борт сперва летела глыба, а потом она разлеталась хвостатой кометой, со стуком и шипением падая вниз на горку щебня. И слышалась песня:
Я Мотаню раз-мо-та-ю, посажу её в кисет.
Ты сиди, сиди, Мотаня, не гляди на белый свет…
– Семёныч, отдохни, – бросил я с другого конца платформы, сидя на борту и видя, как он, не переставая, пашет от души, а кучерявые волосы его взмокли и прилипли ко лбу. – Ну и загребастый ты! Хочешь все деньги забрать, – упрекнул его, потому что он на "колыме" отметил, кому сколько выгружать. Себе взял три четверти, а мне одну. Я не обижался на него, ведь всех денег всё равно не огребёшь.
– Будешь загребастым, их у меня четверо, наколдовал себе на шею… – остановился он, опёршись о лопату.
– Как это – наколдовал?
– А вот так! Жену видел мою – Валю? Она у меня такая красавица! А заполучил я её колдовством. Познакомились мы с ней, месяца три я ходил вокруг неё да около. Всё хотел охомутать, влюблён в неё был по уши, но женщина оказалась скалой неприступной. А тут предложила она сходить за грибами, ну я с радостью и пошёл. Иду с ней, природой любуюсь.
В редколесье прижилась октябрьская пора. День не по-осеннему, а по-летнему тёпел. Но макушку греет, а в тени лицу холодно. Паутина серебристыми нитями плывёт в пахнущем преющими листьями лесном воздухе. Нечастые деревья со старыми стволами, окутанные мхами и лишайниками, закопытились грибами трутовиками. С северной стороны деревьев грибы, особенно старые, налились водой, уже похожи на застывший студень. А мне, по правде сказать, грибы были не нужны. Грибы хотела собирать Валя, я же надел длинный тёплый плащ и мечтал о том, как я буду обнимать её в лесу, там, где тишина и покой.
Так вот, пока она искала грибы, я продолжал наслаждаться видами редколесья.
Некогда зелёная скатерть земли пожухла и стала серовато-закопчённой. Лишь деревья, то багряными клубами пламени, то зеленовато-дымчатыми шарами выбрасывая всполохи густо-жгучего огня, ещё жили и словно хотели согреть всю округу. Но уже рубиновыми гроздьями загорелась калина, сбрасывая красными гусиными лапками листья. А рядом, будто в бездонную синь океана, плавно опускался на землю лист тополя, похожий со своим длинным черешком на ската с хвостом. И всё-то я замечал, и всё-то входило в душу.