– Протяни ладонь, – велит ведьма, – ту, на которой кольцо.
Я слушаюсь. Рука заметно дрожит. Дыхание с хрипом вырывается из пересохших губ. Воздух в комнате густеет настолько, что становится практически невозможно дышать.
В руке ведьмы появляется остро отточенный кинжал и не успеваю я охнуть, как раскрытую ладонь прочерчивает царапина. Капелька алой крови падает прямо в пузырёк, затем другая, третья… Жидкость в нём бурлит и играет разными оттенками от густо-фиолетового до нежно-розового, из широкого горлышка вырывается облачко пара.
Ведьма принимается бормотать заклинания. Сперва голос её звучит глухо, но постепенно крепнет, становится чётче и как будто моложе, в то время как у меня бегут по коже мурашки, сердце стучит гулко и через раз, каждая клеточка тела огнём горит. Кольцо больно сдавливает палец, да так, что тот синеет, а сознание уплывает, притупляя боль. Чудится, будто вокруг плывут и перешёптываются между собой чёрные, будто ночь, тени, а капельки моей крови, смешиваясь с волшебным зельем, на миг обретают странные формы, в которых можно угадать силуэты дерева или горы, белочки или волка…
Но вот ведьма замолкает и затыкает пузырёк каучуковой пробкой. Откуда-то веет свежим ветерком.
– Это всё? – хрипло спрашиваю я. – Я могу идти?
– Разумеется, – отвечает помолодевший голос из темноты. – Ступай и ни о чём не беспокойся.
Легко сказать «не беспокойся»!.. Мне только что жестоко разбили сердце. И не только мне, но и Джастину. Остаётся лишь уповать на то, что он примет мой выбор и не станет горевать слишком долго.
– А если, – я вдруг останавливаюсь, нащупав ручку двери. – Ну, если предположить, что со временем я почувствую симпатию к какому-нибудь парню? Чисто теоретически?
– Тогда болезнь вернётся, – отвечает старуха, – не только к отцу, но и к тому человеку, которому ты решишь подарить своё сердце.
– Но как можно запретить себе чувствовать?
– Никак, увы.
– То есть вы нарочно это сделали? – возмущаюсь я. – Это жестоко! Бессердечно!
– Но справедливо, – замечает ведьма и разражается хохотом.
Смех её кажется настолько сухим и неприятным, что, оказавшись на залитой солнцем улице, я долго не могу избавиться от охватившего меня суеверного ужаса.