– …и я ему – бац! магазином в переносицу. Он сделал резкий жест, будто до сих пор чувствовал тот удар. – Ну что, теперь есть щелчок?
Они одновременно рассмеялись – громко, бесстыдно, как тогда, в песках, среди крови и пороха.
А потом понеслось – Бахмут, ночной штурм под Алеппо, погоня на «уазике» под Авдеевкой. Непричесанные истории, без цензуры, без пафоса.
У корреспондента из "Коммерсанта" задрожали руки, и блокнот соскользнул на пол. Оператор Первого канала инстинктивно отпустил камеру – дорогостоящая техника грохнулась на паркет, но в оглушительной тишине это прозвучало как далекий эхо-сигнал.
А они, как два седых генерала – вдруг ожили, перебивали друг друга, хлопали по столу ладонями, их голоса, привыкшие командовать тысячами, теперь соревновались, кто громче расскажет про лейтенанта, подорвавшегося на собственной гранате.
На мгновение они снова стали теми людьми – не политиками, не чиновниками, а солдатами, для которых «щелчок магазина» важнее всех рейтингов мира.
Пока продюсер не кашлянул намеренно громко, напоминая: хватит.
Подбегает нач. службы безопасности и говорит журналистам выключить камеры, интервью закончилось.
Его губы скользнули по её шее, оставляя за собой горячий след, а щетина – легкое покалывание, от которого она игриво сморщила нос.
– Ты мой оператор, а я твой камикадзе-дрон, – прошептал он, и в голосе звучала шутка, но в глазах горело что-то куда более серьёзное.
Она фыркнула, но её пальцы уже впились в его плечи, ногти оставляя на ткани рубашки полумесяцы. Всё её тело напряглось, будто готовясь удержать его – этого дикого сокола, который вот-вот сорвётся в ночное небо.
Гости уходили, их смех и прощальные поцелуи в щёку звучали где-то далеко, за толстой дверью реальности. Он не слышал ничего, кроме прерывистого дыхания, горячего у своего уха, кроме стука крови в висках – громкого, как барабанная дробь перед казнью.
Дверь захлопнулась с глухим, окончательным стуком – словно тяжёлый камень, падающий на крышку гроба, навсегда запечатывая внешний мир с его условностями, правилами и ложной моралью. Внезапная тишина после шумного вечера оглушила, стала почти осязаемой, как плотная завеса, отрезавшая их от всего, что было прежде.
И в тот же миг его пальцы вплелись в её волосы – не грубо, но с непререкаемой властностью, с которой не спорят. Они впились в шелковистые пряди, слегка потянув, заставив её откинуть голову, обнажив гордую линию шеи, трепетную кожу, где под поверхностью пульсировала кровь.