Кобра всегда был умным и находчивым, но бравады в нём поубавилось, зато он куда больше времени стал проводить, замкнувшись в себе. Стоило думать, то время, что он провёл с так называемым “Отто Ином”, моновианским самозванцем, даром не прошло, и Кобра теперь всё чаще спрашивал себя о своём месте и статусе. Обычно с позиции помойки.
Ворчун же? Он стал слишком мягок. Каким бы ни выглядел Кобра, но именно Ворчун являлся слабым звеном – у него есть, что терять, и этого “чего-то” много. Раньше он мог вдавить педаль в пол по направлению к самому адскому пламени, а теперь? Нет, теперь его страсть – это сигарета после жаркой ночи с двигателем, а не это всё. Молчун даже сомневался, что Инмарудин Ибн Ахнут теперь боец, каким был.
И всё же, разве это меняло его мнение о них? Нет. Изменения изменениями, но они всё ещё команда. Боевое братство, единственное, что было у Молчуна. И он был готов принять за него пулю-другую и возможно даже больше.
Говоря, кстати, о пулях; полученные пару дней назад раны всё ещё зудели, проросшая костная масса начала твердеть, и Гурхрам заглаживал её шершавой рукой, откалывая кусочки. Потом, когда мясо вновь прорастет, оно вытеснит мягкую костную “пробку” как желе из тюбика, и тогда не останется даже шрама. Увы, с бронёй так же не получится, её придётся починить рано или поздно, если не самостоятельно, то у бронника, когда они доберутся до города.
Время от времени он осматривался: пескожук Кобры спал, слегка зарывшись в песок, лишь усики торчали, словно загадочный кустарник. У него под боком, с рюкзаком под головой спал сам Кобра. Ворчун дрых в грузовике вместе с женой. Дети с помощью мелков рисовали на стене, что им вздумается. Им было позволено не спать, лишь бы оставались в поле видимости Молчуна.
Стоило ему один раз сказать “Назад”, как они его послушались. И правильно сделали – если кахашир с пулемётом что-то говорит, лучше к этому прислушаться.
Однако Молчун почувствовал что-то неладное; на крышу грузовика приземлилась птица. Она показалась незнакомой: два её глаза зияли в ночи янтарными кругами. Молчун обменялся с ней взглядами.
У неё были две настораживающие красные полосы на брюхе. Когда Молчун поднялся, повернувшись к птице в полный рост, та наклонилась вперёд, нахохлилась, издала громкое “Угу!”, чем перепугала детей, и взлетела ввысь, потерявшись в ночной мгле.