– Я принесу вам чай в библиотеку, – бросает жена уже в дверях, и я благодарно киваю ее тактичности. Меньше всего мне хочется лицезреть ледяную глыбу тещи по другую сторону обеденного стола. Но воспаленное сознание тут же нашептывает: «Воздержись от еды и напитков в стане врага».
Пока месье Либар увлечен внучкой и Диккенсом, осматриваюсь с видом киношного шпиона. Дважды обхожу просторную комнату по кругу. Выглядываю через широкие стеклянные двери на террасу, бессистемно беру с полок книги, листаю и возвращаю на место. Замираю перед столиком с лекарствами тестя, стараясь найти в памяти информацию об их свойствах, побочных действиях и последствиях передозировки.
– Не мельтеши, – получаю в спину сухим профессорским тоном, сдобренным внимательным взглядом поверх очков.
– Не знаешь, чем заняться, почитай утренние газеты, – Робер кивает в сторону кожаной оттоманки, на краю которой лежит свежая пресса.
– Пани обычно знакомит меня с мировыми новостями после обеда. Сейчас, конечно, можно все найти в интернете, но разве это повод нарушать давние семейный традиции, – поясняет месье Либар.
Мягкое интимное «пани» в отношении каменной хладнокровной Виктории режет слух. Но месье Либар всегда называет так жену – в память о ее славянских корнях. По семейной легенде, где-то на востоке, то ли в Словакии, то ли в Чехии порастают мхом руины фамильного замка. Мадам Либар никогда не бывала на своей исторической родине, да и из языков владеет только необходимым местным минимумом – французским, голландским и немного английским. Впрочем, у каждой семьи свои странности, и милые прозвища – самые невинные из них.
Чета Либар выписывает много газет – от местных информационных листков, до пухлых «Вестника Фландрии» и «Политики Европы». Закапываясь в пахнущем типографской краской ворохе в поисках интересного, шокирующего или парадоксального (чего угодно, лишь бы отвлечься от навязчивых мыслей), и не сразу замечаю потрепанный блокнот в кожаном переплете. Обращаю на него внимания, только больно получив по ноге жестким корешком. Поднимаю книгу с пола и замираю скованный предчувствием – форзац оплетает плеть ежевики – точь-в-точь татуировка с тещиного загривка. Кошусь на Робера – дед увлечен внучкой и автором «Оливера Твиста». Нетерпеливо разматываю засаленные завязки и открываю на центральном развороте. Пальцы дрожат, а во рту пересохло. Распаленный чувством опасности мозг не сразу улавливает смысл строк, написанных витиеватым округлым почерком.