Но когда первые лучи рассвета окрасили восток в кроваво-оранжевые тона, и солнце начало свой неумолимый подъем, эйфория свободы сменилась суровой реальностью. Пустыня Аз'Мар, которую Карима любила издали, с безопасного расстояния или во время коротких вылазок под присмотром Рашида, предстала в своем истинном, безжалостном обличье.
Жара нарастала с каждой минутой, превращая воздух в дрожащее марево. Песок, еще недавно прохладный и податливый, стал раскаленной сковородой. Зафир тяжело дышал, его лоснящаяся шкура покрылась потом. Карима чувствовала, как ее собственная кожа горит, а горло пересыхает, несмотря на воду из фляги Рашида, которую она пила маленькими, экономными глотками.
Она ориентировалась по солнцу и едва заметным приметам – форме дюн, расположению скальных выходов, направлению ветра – так, как ее учили старые проводники во время редких дозволенных поездок. Но одно дело – следовать за опытным наставником, и совсем другое – прокладывать путь в одиночку, когда от каждого решения зависит твоя жизнь. Дюны постоянно меняли свои очертания под действием ветра, и знакомые ориентиры вдруг исчезали, сменяясь бесконечным однообразием песчаных волн. Несколько раз Кариму охватывала паника: она сбилась с пути? Идет ли она на юг, к Скрытому Ущелью шакари, или блуждает кругами, обреченная погибнуть от жажды под палящим солнцем?
Она заставляла себя успокаиваться, вспоминать уроки, дышать ровно. Вспоминала отца, его усталое лицо, отравленный Источник, бледные лица слуг. Аль-Нур умирал. У нее не было права на слабость.
К полудню жара стала невыносимой. Карима нашла неглубокую впадину у подножия скалы, дававшей скудную тень. Она спешилась, дала Зафиру немного драгоценной воды и сама прислонилась к горячему камню, пытаясь укрыться от безжалостного солнца. Голод давал о себе знать, но съеденная лепешка показалась сухой и безвкусной. Веки слипались от усталости – она не спала всю ночь.
«Что я делаю? – пронеслась в голове предательская мысль. – Я принцесса, не кочевница. Я сбежала, бросила отца, свой народ… ради чего? Ради сказок старой Найлы? Ради силы, которая, возможно, лишь плод моего воображения или, хуже того, проклятие, как говорит Хаким?»
Она сжала в руке гладкий камень цвета заката, который взяла с собой. Он был теплым, почти горячим от солнца, но под пальцами ощущалась знакомая, едва заметная вибрация, словно внутри билось крошечное сердце. Этот камень всегда успокаивал ее, напоминал о той связи с пустыней, которую она чувствовала так остро.