Много и к Полохалу было теперь любопытства. Раньше, когда она жила одна или когда ещё Ванюшка под стол пешком ходил, бывали у неё в доме соседки, сиживали у голого, без клеёнки, стола, слушали трепотню Полохала, головами качали, озирая пустые стены, нюхали нежилой дух. А как стал подрастать Ванька – всех отшила Полохало. Была дурой трепливой – стала дурой неразговорчивой. Никого теперь не пускала ни в дом свой, ни в душу свою. И всё хирела и хирела. С чего бы?.. И всегда-то была худа как доска, а тут и вовсе словно выжатая стала. Дивились люди: куда у неё пропадают деньги-добро, которые шлёт-привозит сын? И дурить стала по-иному, беспокоя людей: бегает по деревне ночью. Стучится, стращает хозяев: «Здря вы деньги на книжку кладёте – вдруг да сберкасса сгорит!» Тут-то и смекали люди, что дурь губит дурочку: голодом Полохало себя морит.
И вот однажды и день, и другой, и третий не видно её. Всем и ни к чему, да спасибо старушкам делать нечего, как только на лавочках балаболить, они-то первые и спохватились. Стали к Полохалу стучаться, не достучались, сняли двери с петель – а она мёртвая. Надо бы сына вызвать, а как? Хорошо, нашли пачку писем от него, по адресу на конверте отбили ему телеграмму. Заодно и подивились люди, сколько у Полохала «именья» преет без дела. А уж чулок с деньгами – который, конечно, должен быть – оставили искать сыну. Тот не сразу приехал из своего далека, мать к тому времени была уже на кладбище. Ваня сделал оградку на могиле, заколотил досками окна в доме – и уехал.
4
Старый домишко, в два окна по переду, остался ветшать. И с радостью, с радостью видел Иван свет-Назарович заколоченные окна. Так же наглухо, думал он, заколочено было теперь всё то неприятное, причиной чему был высокий, стройный человек в очках, который в последний приезд был вылитый Иван Назарович в пору возмужалых, сильных лет.
Правда, спал ли Иван Назарович спокойно или же всё-таки по ночам подушка под ним крутилась – этого никто не знает, были у погореловцев и сомнения на этот счёт. Речь к тому, что чья-то злая рука про всеми уважаемого председателя сельпо написала в город, и не куда-нибудь, а в «органы». Иван Назарович на это лишь посмеялся и даже не упустил случая намекнуть, что на охоту он ездит с людьми непростыми и что у него в райсуде товарищи-друзья. Так это или не так, но однажды приехали в Погорелово два человека, «обэхэсники» – сказали про них. Были они люди молчаливые и, когда шли к сельповской конторе, смотрели по сторонам добродушно и снисходительно, будто хотели сказать: «Ну и что из этого?..» Именно эти-то слова они и сказали Ивану Назаровичу, когда он заикнулся о своих знакомствах. И потом были два канительных месяца: Иван Назарович зачастил в город, точно работал там, правда, ездил туда без радости. Отделался он, хорошо, товарищеским судом, но, плохо, с председателей его всё-таки сняли. Да верно говорят: никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдёшь. Ивана Назаровича некоторое время не было видно, а потом он вдруг стал кладовщиком колхозного склада. Так что солидности в его осанке два приезжих молчуна немного поубавили. Да и чудно́ перечить уважаемому человеку. Есть дела и почуднее.