Лукан улыбнулся, вспомнив свое удивление, когда увидел в третьей лодке с флагштоком Кассия. Тот, казалось, совсем не изменился. Даже щетина на его неизменно суровом лице была все такой же огненно-рыжей.
– У тебя много новобранцев? – поинтересовался Гай.
– Почти половина, – помедлив, ответил центурион и тут же добавил: – Но всех их я лично обучал последние два года. Так что в бою они не подведут. В этом можешь быть уверен, трибун.
Лукан улыбнулся, и на какое-то время оба замолчали. Нахлынувшие воспоминания отнесли их к Пафению, месту последнего боя, где тяжелая кавалерия Митридата едва не растоптала римскую пехоту. Но более явно возникли картины сражения за боспорской стеной, когда они столкнулись с катафрактариями первый раз. Закованные в броню всадники, казалось, несли неотвратимую смерть; их длинные копья и мечи срезали солдат, как траву. Тогда Кассий потерял треть центурии, а Лукан, оттягивая силы противника на себя, – более половины своих людей. Та битва была особенно жестокой, и полученная в ней рана едва не стоила Гаю жизни. Но именно благодаря этому ранению он попал в заботливые руки своей будущей жены Гликерии, как потом выяснилось, двоюродной сестры нового царя Боспора Котиса.
С тех дней прошло не так уж и много времени. Однако сейчас казалось, что минула добрая часть жизни, насыщенной событиями и людьми; людьми, которые плотно раз и навсегда вошли в его, Лукана, судьбу. Кассий был одним из них. Великан-центурион поднялся по служебной лестнице и теперь занимал должность старшего центуриона когорты, заняв место павшего под Парфением командира. Он явно гордился своим новым знаком отличия, и Лукан не преминул заметить по этому поводу:
– Не жалеешь о днях, когда командовал просто центурией?
– Меня ответственность не пугает, – тряхнул большой головой Кассий. – И потом, приказы начальства не обсуждаются. Поставили во главе когорты – значит, заслужил.
– Ты действительно заслужил этот пост, друг мой. – Лукан положил руку на плечо боевого товарища. – И я безумно рад, что мы опять будем сражаться вместе.
Центурион не ответил, просто кивнул, поглощенный открывшимся прямо под ними зрелищем. В распахнутые ворота вылился шумящий поток горожан и на сотни шагов облепил с двух сторон дорогу, на которую уже выезжали первые римские всадники. В лучах уходящего солнца их кольчуги и шлемы отсвечивали матово-синим цветом, напоминая колышущиеся морские волны; вспыхивали белыми и синими искрами наконечники копий. Ала Марциала выкатывалась из ворот плотным железным потоком; позвякивала конская сбруя, негромко всхрапывали животные; как крылья птиц, хлопали о спины кавалеристов овальные щиты. По двое в ряд всадники неспешной рысью проехали мимо притихших горожан, и только когда последние из них скрылись в клубах поднятой пыли, толпа оживилась, пришла в движение и извергла из себя рев восторга. Вслед удалявшимся римлянам полетели слова напутствий, кто-то бросил цветы.