И слёзы выкатывались из-под ресниц. Илья приложился к раке, перекрестился с поклоном и медленно вышел из храма, как из надёжного укрытия. Но легче на душе не стало.
Вновь бродил мимо колокольни и храмов, и душа его умилялась самой этой замкнутостью монастырских стен – мир иной, отстраненный от суеты. Днём этого не пережить, не понять, днём здесь проходной двор для паломников и галдящих туристов.
И ещё раз вошёл Илья в Троицкий собор, помолился коленопреклоненно – легче не стало. Однако на сердце легла мысль: не достоин наверно в иереи, поэтому так и повернулось. Значит, и здесь не своя воля.
Время вышло. Духовник должен бы освободиться и принять. Илья склонился к окошечку проходной, назвал себя и спросил: может ли пройти к духовнику.
– Да, – вяло отозвался дежурный чернец, – можно, он предупреждал.
И с лёгким скрипом вышел засов из затвора калитки.
* * *
В келье было тихо, сумрачно, пахло лампадным маслом и ладаном. Духовник на коленях молился. Он тотчас же поднялся, благословил Крона и, обращаясь к иконам, предложил помолиться вместе. И они помолились. Затем сели на два стула лицом к лицу.
– Скажи, – спросил духовник, – что тебя повергло в уныние?
И Илья, опустившись на колени, коротко и ясно поведал о планах с отцом Павлом и о своей нескладной женитьбе. Не утаил даже мелочей.
Духовник прошептал молитву, перекрестился, и первое, что он ответил, изумило Илью:
– Господь сдерживает. Значит, не готов в клирики, значит, рано… Хорошее дело затеял отец Павел, доходят слухи. Но есть соблазны… Ах, как опасно ходите… – И вновь прошептал молитву, перекрестился, а далее говорил уже в общем, как будто о второстепенном. – А на лукавстве семьи не построить, не будет единой плоти, – тихо заключил он…
* * *
Илья знал, что при исповеди первые слова духовника – от Бога. Именно первую фразу и мысль необходимо уловить и запомнить. Запомнил. Тяжесть с души не сходила. Почти всю ночь провёл он без сна, решив идти к ранней Литургии, помолиться в храме, единственно в котором сами стены поют. А уже после службы и завтрака ещё раз справиться об академии.
И после Литургии легче не стало. Желание бежать, но и бежать некуда. Оставалось одно – академия. Однако и тогда, когда секретарь ректора вновь подтвердил приказ о зачислении на первый курс академии, каменистая тяжесть так и давила на грудь.