– Лучше взимали бы какую-то сумму…
– Это тебе лучше, у тебя в Москве папа-доктор и двое кандидатов – отстегнут… А ты поинтересовался, кто рядом с тобой за столом? Дети священников, другие – периферийные парни. Они и дома копейки считали… А потом, ведь не в этом дело. В семинарии будущие иереи. Кто-то и в монашество уйдёт: они уже и теперь должны готовиться к воздержанию и постам, к грубой пище в условиях Севера и сельской глуши… Сознают это каждый по-своему, но сознают. И они никогда не скажут: «Плохо». Затянутся как монахи «обручами» и вместо десерта станут больше трудиться и молиться. Потому что всё истинное христианство – подвиг… А ты этого пока не понял – и не знаю, скоро ли поймёшь. Ты из элитного сословия оказался на пороге истинного православия, чтобы обогатить свою душу, а начинаешь с желудка, с негодования на быт. Всё это заметно и даже видно. Уже то, как ты сидишь на лекциях, говорит о твоём духовном состоянии… Это и наша чванливая болезнь первородства, от которой надо избавляться. Да и сказано: не хлебом единым будет жив человек…
Илья устал слушать, его раздражали слова упрёка. Хотелось даже вступить в спор, но пока он терпел, ни на градус не изменив своего мнения.
– Ты привык к лучшему. Теперь приучи себя к общему – в этом тоже немалое достоинство. И не вздумай бегать в магазин за сладостями. Это всё равно, что в лагере миски вылизывать – читал ведь Солженицына…
Зашумел чайник, дробно заплясала крышка. Калюжный быстро заварил чай. Поставил на стол чашки, дешевые карамельки, до которых, впрочем, не притронулся, задёрнул на окне штору, включил настольную лампу и резко сел на стул.
– Устал…
– Говорить? – не без задира спросил Илья.
– И говорить… Мне ведь не двадцать лет. Да и лекций четыре пары. И тебе вот ещё приходится… говорить.
– А что приходится? Со мной всё ясно.
– Что ясно? – устало и без желания спросил профессор.
– Хотя бы то, что не только от стола изжога, но и от казармы-общежития, где периодически переселяются из угла в угол, где утром в туалет очередь, вечером – в кабину душа, а зимой вонь – дышать нечем. Можно бы, наверное, и по-человечески…
Опустив взгляд, Калюжный помолчал, а когда восклонился, то, усмехнувшись, предложил:
– Давай, Илья Борисович, чай пить…
* * *
– Ты же умный человек, неужели не понимаешь логику семинаристского быта? Во-первых, тяжелый быт – это тоже укрепление воли и терпения – на будущее. Во-вторых, испытание на прочность, а благоустроенный быт в данном рассмотрении даже вреден. Ведь лучше, если отсеются первокурсники и даже второкурсники, чем половина выпускников уйдёт в светскую жизнь. Здесь не общеобразовательная школа, здесь готовят церковнослужителей. А тяжелый быт вытесняет случайных людей. Отсюда должны выходить преданные люди. А зайди в келью к монаху – посмотри его быт и стол! Он весь в молитве. Таковы православные христиане…