– А-а-а-й!
– Бредит парень, – констатировал хирург и подозвал медсестру, – сделай укол и отправляй в реанимацию. Нужно, чтобы с ним кто-то постоянно находился.
Алексей метался в горячке несколько дней. Об этом сказала ему сиделка, пожилая, болезненного вида женщина. Еще сказала, что через день в Союз летит вертолет, на котором его отправят в другой госпиталь.
На улице было уже темно, но спать не хотелось.
– Скажите, бабуся – что будет со мной?
– Какая я тебе бабуся? – выпалила неожиданно женщина. – Я тебе в матери гожусь! А старо выгляжу, так от того, что столько горя здесь перевидела. Ты уж прости, что резко я так… Доктор не велел говорить, а я, так и быть, скажу. Позвоночник у тебя задет осколком, да и бедро прострелено. Остальные ранки заживут скоро. А эти, не хочу тебя обманывать, сынок, не знаю. Трудно будет. – Женщина отвернулась и стала что-то внимательно разглядывать в окно, то и дело шмыгая носом.
Алексей, чтобы ее успокоить, хотел сказать что-нибудь ласковое, нежное, но резкая боль в пояснице осадила его. Он застонал. Не столько от боли, от бессилия и злобы на свое беспомощное, упакованное в гипсовый саркофаг тело.
– Потерпи, сынок, потерпи, я медсестру позову, – смахнув слезу, повернулась к нему сиделка.
– Не надо, мать, – процедил сквозь зубы Алексей, – не надо. Не хочу!
Он с детства боялся уколов. И когда в их детдом приезжали врачи с круглыми блестящими коробками, он поспешно забивался в самый дальний угол и таился там до тех пор, пока врачи не уезжали. Его называли трусом. Мальчишки-одногодки за это презирали, а девчонки просто не хотели замечать.
– Ну почему не надо, почему? – настойчиво уговаривала сердобольная женщина. – Сделают укольчик, и сразу легче станет, заснешь.
– Нет, мать, не надо. Мне необходимо сейчас о многом подумать.
– Какие могут быть думы в таком-то состоянии? Еле из ада выкарабкался. Лежи да силы набирай, а думщиков и без тебя достаточно. Заснуть постарайся.
– Вы меня извините, но я должен сегодня, сейчас решить главный для себя вопрос.
– Какой вопрос?
– Главный, – повторил Алексей и закрыл глаза, тем самым показывая, что разговаривать ни с кем больше не намерен.
Женщина поняла, что парень хочет остаться один, и, осторожно отворив дверь, вышла.
Алексей открыл глаза, осмотрелся. Лежал он на специальной кровати, ни туловищем, ни ногами шевельнуть не мог. Жесткий гипсовый корсет сдавливал все тело. Он мог свободно водить из стороны в сторону только руками да головой. Тело под гипсом нестерпимо зудело, причиняя муку не меньше, чем многочисленные раны.