Есть ли выход из этой, казалось бы, тупиковой ситуации?
Есть, убеждает нас автор. Соответственно темпераменту – выход только в любовь. Любить хочется!
Нина Краснова, поэтесса:
Повесть с рефренами
Рада Полищук пишет предельно откровенно и в то же время – изящно, интеллигентно, не без иронии. Ее «постельные сцены» подробны, а воспринимаются как своеобразная «Песнь Песней» нового времени. Вот, скажем, в маленьком романе «Ты, только ты» мужчина запрещает женщине говорить. «Он… строго-настрого запретил ей разговаривать во время акта – вздыхать, шептать и, упаси бог, задавать вопросы. Ах, я тебя люблю… ты меня любишь?.. Ты – мой… я – твоя?.. Все это чушь, плевелы – лишь отвлекает от главного. А главное – ублаготворение плоти, наивысшее наслаждение. Все. Ничего другого не существует». Ничего другого и впрямь, пожалуй, не существует.
Рада Полищук – автор, глубоко внутри которого таится многообразие стихий, а без этого нутра – ни единой строчки. Внутреннее перевоплощение – не жанр или прием, но таким образом познаваемая жизнь, которую хочется запечатлеть в потоке слов о гибели и счастье.
В книгу «ЛЮБИТЬ ХОЧЕТСЯ» (предисловие к ней написал Лев Аннинский) вошло несколько повестей и рассказов, все – о любви. И все они – как дневник, как исповедь, написанные хоть и прозой, но с анафорами, рефренами, с необычными стилистическими фигурами.
Алька стонала сквозь зубы то жалобно, то злобно. Глаза потускнели от боли, зрачки расширились и остекленели, она, словно незрячая, не мигая глядела прямо перед собой куда-то в бездонную глубину пространства. Раньше Илья пытался отвлечь на себя ее взгляд – ему не по себе делалось от этого безжизненного созерцания. Он то зажигал бра над ее головой, то размахивал руками перед ее лицом, близко-близко, почти прикасаясь, но взгляд ее оставался неподвижным. Теперь он отказался от этих попыток, пусть глядит куда хочет, может, она отыскала что-то важное для себя, какую-то подмогу, последнее прибежище своего страха и вцепилась в него глазами, боясь потерять.
Пусть глядит куда хочет. Даже лучше, что не на него. Его унылая небритая физиономия, перекошенная гримасой мучительного и бессмысленного сострадания, на него самого наводила смертельную тоску, когда он то и дело натыкался на нее в пыльных зеркалах, будто подернутых туманной пеленой небытия. Их было множество в квартире – Алькина причуда: зеркала продлевают пространство и жизнь, говорила она, мы с тобой будем жить вечно. И беззаботно смеялась над его не наигранным неудовольствием. Зеркала и впрямь пугали его, он боялся преломленного в причудливых ракурсах, искаженного, а то и перевернутого вверх тормашками и оттого как бы расколотого на мелкие кусочки мирка, который был его домом и к которому он так и не привык за сорок с лишним лет пребывания здесь. Он и к себе самому не привык, не приспособился и мучился оттого, что так и не распознал, кто он и для чего.