А я не хочу розу!
Она меня пугает. Бог знает чем. На меня вообще часто накатывают беспричинные страхи. Они выплывают не из тьмы ночной, а из прозрачного светлого утра, где, кажется, и щели-то такой нет, где бы им спрятаться. А вот находят лазейку и пронзают меня, и, оцепенев, я чувствую, что не смогу, не пересилю их, целую жизнь – не пересилю, не дотяну.
Хотя очень хочется дожить до долгого спокойного конца, когда одно лишь созерцание будет составлять подлинную радость существования. Без всяких уловок. Без Львов с розами, которые нужны и не нужны одновременно, а все же волнуют, и в этом волнении есть что-то постыдное.
Позвонила Тина.
– Ну как? – напряженно.
– Ничего… – рассеянно.
– Лев – как? – с напором.
Ой, я про него совсем забыла, выпала из ситуации. Спасибо, Тинка напомнила, пропаду я без нее, воистину пропаду.
– Он на кухне розу разделывает.
– Чтоооо?
– Розу принес и разделывает.
– Зачем?
– Зачем принес или зачем разделывает?
– Не знаю, – запнулась.
– Ну ладно, что ты так из-за розы разволновалась? – неловко утешила ее я.
А у самой на душе заскребли кошки. Царапнуло где-то в мозгу – это розы своими шипами задели мою память.
…Вот я так же сижу в кресле, поджав под себя ноги, с телефонной трубкой в руках. А на полу возле кресла – розы в шипах. Почему на полу – как у подножия памятника? Я хочу позвонить Тине, кручу телефонный диск, не поднимая трубку, потому что знаю – к Тине сейчас нельзя, у нее Игорь, и там все хорошо, мне туда со своей бедой нельзя. Моей беде там не место. Я так рада, что Тина спокойна, умиротворенна с Игорем, и я хочу, чтоб так было всегда. Я этого хочу. Но почему меня как-то особенно сильно жжет мое одиночество, будто по ошпаренной коже еще и крапивой постегивают. Почему мне невыносимо грустно оттого, что не могу позвонить Тине, почему меня это уязвляет, как предательство. Тина не предала меня – просто ей сейчас хорошо. И я всегда об этом мечтаю – только бы ей было хорошо, только бы… Все-таки я позвонила, но там не снимают трубку, а ведь она знает, что это я, – значит, ей не до меня. Какое счастье! И какое горе – я одна в своем одиночестве, у меня нет Тины. Зато у Тины есть Игорь.
А тот, который разбросал розы вокруг кресла, – пусть его, я и думать о нем не стану. Он вечно актерствует, ни одного живого слова – все тексты, как бы заученные наизусть, ни одного свободного, непроизвольного движения – все жесты, точно выверенные, рассчитанные на эффект. Я раскусила его сразу, тут не нужна была никакая особая проницательность, но было жутко неловко, я краснела от стыда разоблачить его, что-то было жалкое в его игре. И я привычно пожалела его, снова взяла верх моя неуместная, никому не нужная деликатность.