Папа, ты придешь? О том, что остаётся в сердце ребенка, когда взрослые решают развестись - страница 2

Это не было похоже на «пока». Это было как будто кто-то выключил свет посреди дня.

Мама долго стояла в коридоре, опершись ладонями о стену. Пальцы у неё были белыми, как мука. Потом она развернулась и медленно пошла на кухню. Я слышала, как лязгнула форточка, как чиркнула зажигалка.

Я знала, что она бросила курить – рассказывала мне, как тяжело это было. Значит, всё совсем плохо.

Я подошла к двери. Села на пол. Она была ещё тёплая от его ладони. Я прижала к ней ухо, вдруг услышу шаги. Но снаружи было тихо. Только где-то внизу завелась машина.

– Мама, а папа когда вернётся? – спросила я. Она сделала вид, что не слышит. Или правда не слышала. Тогда я повторила громче. Она втянула дым, задержала в лёгких и, не глядя на меня, ответила: – Он взрослый. Ему так надо.

Мне не надо. Мне нужно было, чтобы он уложил меня спать, как всегда. Чтобы читал сказку и придумывал смешные голоса. Чтобы щекотал живот, пока я хохочу и прошу: «Хватит, папа, я не могу!» – а он всё равно продолжал, пока не начинала икать.

Вечером я долго сидела за столом. Каша остыла, ложка прилипла к дну. Мама поставила тарелку в мойку и ушла в комнату. Я слышала, как она плачет – тихо, в подушку, как будто не хотела, чтобы я узнала.

Я пошла в шкаф, в который раньше пряталась, когда играли в прятки. Там, на верхней полке, лежала его футболка, которую он носил дома. Я прижала её к лицу – пахло его одеколоном, и чуть-чуть потом. Я вдохнула глубоко и села в угол шкафа, обняв колени.

В темноте мне казалось, что я снова маленькая. Что он просто ушёл в магазин и скоро вернётся. И тогда я притворюсь, что не злилась. Я просто скажу: – Папа, а ты видел, как я научилась рисовать зайца?

Я не помню, как уснула. Кажется, просто от усталости – от ожидания.

Наутро я проснулась в кровати. Наверное, мама вытащила меня ночью. Я не помню.

Я только помню, что в окно светило солнце, но оно было какое-то чужое. Как будто оно знало, что теперь всё будет не так.

Я не посмотрел ей в глаза. Не смог.

Я собирал вещи так, будто от этого зависело, насколько всё получится «чисто». Не быстро, не медленно. Ровно настолько, чтобы она не проснулась, а жена – не передумала.

Сумка лежала на полу, раскрытая, как рана. Рубашки я складывал машинально. Думал о том, возьму ли с собой бритву. Смех – будто если я не побреюсь, то всё это не по-настоящему. В ванной я посмотрел на себя в зеркало – взгляд чужой. Усталый, как будто кто-то всю ночь бил меня изнутри.