Однако Алкивиад вовремя узнал о приказе и успел бежать к Тиссаферну. Вероятно, его предупредил сам Астиох, понимавший, что столь чудовищный поступок оттолкнёт хиосцев и милетцев, но не предвидевший всего вреда, который нанесёт его дезертирство Спарте. Благодаря своей гибкости, позволявшей ему мгновенно осваивать новые роли, Алкивиад вскоре сумел войти в доверие сатрапа. Теперь он вёл игру ни спартанскую, ни афинскую, а персидскую и антигреческую – игру в двойную игру, к которой Тиссаферн и сам был склонен, но для которой требовалось посредничество ловкого греческого переговорщика. Алкивиад убеждал, что интересы Великого царя не в том, чтобы оказывать столь существенную помощь одной из воюющих сторон, чтобы она могла разгромить другую: ему не следовало ни направлять финикийский флот на помощь лакедемонянам, ни выплачивать столь щедрое жалование, которое позволило бы им бесконечно нанимать новые греческие войска. Напротив, следовало поддерживать и затягивать войну, чтобы каждая сторона истощала и разоряла другую, а он сам возвышался на их руинах: сначала сокрушить афинскую империю руками пелопоннесцев, а затем изгнать и самих пелопоннесцев, что не составило бы труда, если бы они были ослаблены затяжной войной.
В этом совете Алкивиад выступал как персидский советник, предлагая политику, вполне соответствующую интересам двора в Сузах. Однако он редко давал советы без расчёта на собственную выгоду, честолюбие или личные счёты. Отвергнутый спартанцами, он теперь был вынужден добиваться возвращения на родину. Для этого нужно было не только уберечь её от полного краха, но и предстать перед афинянами как человек, способный, будучи восстановленным в правах, переориентировать помощь Тиссаферна со Спарты на Афины. Поэтому он далее внушал сатрапу, что хотя в его интересах не допускать соединения сухопутной и морской мощи в одних руках – будь то спартанских или афинских, – тем не менее, договориться с имперскими притязаниями Афин будет проще, чем со Спартой. Афины, утверждал он, не стремились и не заявляли о других целях, кроме подчинения своих морских союзников, в обмен на что они охотно оставят всех малоазийских греков в руках Великого царя; тогда как Спарта, отрекаясь от всяких имперских амбиций и лицемерно провозглашая всеобщее освобождение каждого греческого города, не могла без явного противоречия лишить этого права малоазийских греков. Этот взгляд, казалось, подтверждался возражениями, которые Ферамен и многие пелопоннесские командиры выдвигали против первого соглашения, заключённого Халкидеем и Алкивиадом с Тиссаферном, а затем – возражениями Лиха даже против второго, изменённого соглашения Ферамена, сопровождавшимися гневным протестом против идеи передачи Великому царю всех земель, когда-либо принадлежавших его предшественникам.