Начиная с 19 февраля, когда появились первые сообщения о смерти Царя, и вплоть до 27 февраля – дня переноса тела в Петропавловскую крепость перед Зимним дворцом ежедневно собирались большие толпы народа, в которых на все лады проклинались «доктора-злодеи».
Позже тот же Дубельт отметил поразительный факт. За десять дней после смерти Николая I в Петербурге не было зафиксировано ни одного случая воровства, хотя многие дома оставались без хозяев, проводивших многие часы на Дворцовой площади. Как заключил генерал, «видно, что и мошенники поражены горестию и во время оной забыли о ремесле своем».
Императора лечили три доктора: М. Мандт, И. В. Енохин и Ф. Я. Каррель. Главным среди них являлся лейб-медик Мартин Мандт (1800–1858). На него и пало главное подозрение в «отравлении». Одни говорили, что якобы доктор дал Императору яд по просьбе самого больного; другие же полагали, что «немец» – враг России, а потому и нанес свой предательский удар.
Мандт являлся европейской медицинской знаменитостью. Профессор университета в Грейсвальде (Германия), основатель известной хирургической школы. При Русском Дворе он появился в 1835 году, сначала в качестве врача Великой княгини Елены Павловны (1806–1873) – супруги брата Императора Великого князя Михаила Павловича (1798–1849).
В 1840 году Мандт стал лейб-медиком Императора и Императрицы. Вскоре после кончины Николая Павловича Мандт уехал из России и перед смертью написал воспоминания, где подробно описал драматические события, разворачивавшиеся в Зимнем дворце Петербурга в середине февраля 1855 года[14].
Мандт у многих при Дворе вызывал нерасположение. Независимый, лишенный придворного лоска, не склонный к пустым салонным разговорам, он казался тяжелым и нелюдимым. Великая княжна Ольга Николаевна писала, что он имел на отца «огромное влияние, я бы сказала, прямо магическое. Папа слушался его беспрекословно». «Влияние», казавшееся дочери, как и некоторым другим, «странным» и «необъяснимым», не имело никакой «магической» подоплеки. Все было просто и вполне «объяснимо». Царь ценил в Мандте то, что всегда высоко ценил и во всех прочих людях: откровенность суждений и неугоднический характер. Но выше всего ставил то, что на современном языке определяется термином «профессионализм».
Трудно усомниться в том, что обвинения Мандта в «цареубийстве» есть всего лишь злонамеренная сплетня. Никаких реальных поводов для таких подозрений не существовало. Лейб-медик выполнял свои обязанности безукоризненно, прекрасно осознавая, какая на нем лежит ответственность.